Главная - Лирика и проза - Книги - Ария Маргариты (главы) - Ворон

Ворон

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ПРИ ЧТЕНИИ ЭТИХ ЗАМЕТОК ПОМНИТЕ: ВСЕ ПРИВЕДЕННЫЕ ТЕКСТЫ НАПИСАНЫ НА «РЫБУ» - ЗАРАНЕЕ ЗАДАННЫЙ музыкальный РАЗМЕР!

ВОРОН (музыка В. Дубинина)

Все, как вчера… все, как всегда:

сначала музыка. Потом слово. Слово происходит из чувства…

Берешь, зачерпываешь ладонями воду, смотришь в нее - и видишь маленьких смешных рыб, красных с синими головами, с торчащими на них гребешками-колючками. Подбрасываешь воду вверх – она рассыпается на десятки капель, которые падают на землю. Капли - отдельно, рыбки – отдельно. Первые быстро умирают, высыхая, вторые – дохнут чуть медленнее, превращаются в обыкновенные хрупкие палочки.

Берешь белый снег, только что выпавший, не успевший превратиться в пористое, бородавчатое чудовище, тяжело дышащее весной тысячами серых ноздрей. Лепишь снежок и целишься в стену с надписью «Скины – козлы». Снежок смачно шмякается о кирпичи. В стороны разлетаются белые комочки. Один ком, покрупнее, так и остается одиноким маленьким бугорком между «скинами» и «козлами». Вместо тире.

Мы всегда собирались под Рождество – в ночь с 24 на 25 декабря, еще до того как все россияне (и стар, и мал) бросились за порциями духовности и спасения к деловитым отцам церкви и принялись праздновать появление младенца Иисуса на свет в январе. «Два раза никому не удавалось родиться, даже при помощи Святого Духа! А 24 число опять же ближе к язычеству, зимнее солнцестояние все-таки…», - отмахивалась я от любопытствующих, зорко следящих за веяниями общественной моды и в разрешенное для бегства в религию время дружно повесивших на шеи массивные кресты.

Стол накрывали белой накрахмаленной скатертью (для сохранности белизны сверху стелили тонкую клеенку), ставили на него извлеченный из недр шкафов и буфетов родительский хрусталь и загружали совершенно неподходящей для хрусталя стряпней – сильно перченой вареной свеклой, например, смешанной с мелко порезанным маринованным огурчиком. Кайф был не в меню, а в самом факте уютного сидения за буржуинским, сияющим искрами дорогой посуды, столом. Вот так, в тесной дружеской компании под пение подвыпившей канадской подруги с замечательным русским именем «Михалыч». Михалыч исполняла весь репертуар Элтона Джона, под аккомпанемент нашего местного студента консерватории, который был чуть-чуть в канадку влюблен, но страшился наказания за связь с иностранкой больше, чем матушкиного гнева за рождественский выпивон. Магнитофон выплевывал из своих надорванных внутренностей «Jesus Christ Superstar» - арию за арией, рыжий кот получал положенную по штату рюмашку «Алиготэ» и шел нетвердой четырехлапой походкой на кухню – облизывать горлышки стоявших на полу пустых бутылок. Человек по имени Боб, некогда служивший на далеком острове Диксон заместителем начальника тамошнего аэропорта, под шумок порывался подстелить под свою тарелку газету и ворчал, что так сподручнее, привычнее и милее, чем на «недешевых скатертях». Боб был славен тем, что на Диксоне у него жила ручная северная сова Федя, умевшая докуривать предложенные летчиками бычки и никогда не отказывавшаяся от портвейна. Еще Боб, очумев от долгой полярной ночи, над входом в свою комнату повесил лозунг: «Господу Бобу нашему помолимся!», писал мне письма на бланках для радиограмм, слушал запоем группу « The Guess Who», а длиннющие волосы прятал от начальника за воротник форменной авиационной шинели. По тем временам мы были очень продвинуты – читали Воннегута, рассуждали о психоделиках, перманентной революции, фарцовщиках джинсами и судьбах мира. И о том (причем в любом состоянии), как классно дергает за струну сумасшедший парень по имени Джими Хендрикс. «Foxy Lady»…

Тогда думалось, что сидеть нам и сидеть ВЕЧНО, вот так, в тепле, за длинным полированным другом-соучастником, попивать и попыхивать.

Но люди – все та же пригоршня воды, все тот же снежок… Многие из рождественской компании исчезли, не простившись. Боб, говорят, тихо сошел с ума – опустил все шторы на окнах, запретил включать в комнатах свет… Правда, от «Guess Who» не отрекся даже обезумев. Михалыч спешно уехала к родным корням в страну Канадию, в славный город Галифакс, прихватив с собой опупевшего от привалившего(ся к нему) счастья русского мужа. Рыжий кот-пьянчужка жирует в своем, кошачьем, раю...

Потихоньку идет отсчет 100 лет одиночества.

Знаю, что жестоко

Так с тобою говорить,

Мы все одиноки

Даже в час своей любви.

В жизни или смерти

Человек всегда один,

Где-то больше света,

Где-то чуть плотнее дым.

Ангел там, на небе,

Ставит в окна по свече,

Чтоб забросить невод

И ловить сердца людей,

Чем улов богаче,

Тем больней смотреть в глаза,

Ничего не значит

Здесь даже детская слеза…

Образы накатывали волнами, слова сами выстраивались в нужные цепочки, одобрительно позвякивали два амулета – серебряная черепашка и медальон с великими символами инь и ян. Казалось, что весь московский и подмосковный мир должен взорваться благодарными аплодисментами, а на месте взрыва должны расцвести тысячи алых и белых пионов.

Знать, что завтра будет,

Я сегодня не хочу,

Пусть зажечь забудут

Наверху мою свечу.

Да, мы одиноки!

Но обмани себя в мечтах –

Может быть, жестоко

Говорить с тобою так…

Стой, оглянись,

Даль так темна!

Стой, мы одни –

Лишь ты и я…

Кода так и не была написана.

Или дурость, или неистребимая наивность, через которую и приму когда-нибудь погибель свою, затуманили мне тогда глаза. Дуб, автор музыки, - которая по настроению так напоминала эпохальную по ощущению одиночества и отчаяния «November Rain» группы «Guns’n’Roses» эпохи своего расцвета, - молча выслушал мою восторженную декламацию. И это молчание сразу меня отрезвило.

- Э-э, неплохо, неплохо, но… - промямлил Дубинин.

- Но? – эхом повторила я, ставя на могилках китайских пионов, которые должны были расцвести, крестики из гнилых щепок. Так в детстве, на даче в подмосковном Алабино, мы с сестрой хоронили в зарослях бузины аквариумных рыб, дохнувших одна за одной от какого-то страшного рыбьего недуга.

- Я, конечно, попробую попеть, - сдался Дуб, - хм, завтра позвоню…

«Попробую» означало одно: «Ваш номер, сударыня, не пройдет. Ни-ког-да-с».

- Я попробовал, - омерзительно бодро прозвучало в телефонной трубке на следующее утро, - и жена послушала. Знаешь, что она сказала? «Такие чудесные стихи, и такое говно твоя музыка».

(Необходимое примечание: В настоящее время Дуб может отказаться от своих слов, ссылаясь на то, что ничего не помнит. Мол, амнезия, как у каждого второго героя американского сериала «Санта Барбара»).

- … музыка. Может, напишешь что-нибудь поговнистее?

Хорошенькая просьба прозвучала из уст старого приятеля. Такого я еще не слышала. Бывали другие комбинации, вроде: «Ну, что за дерьмо Пушкина сочинила!», или «Бред какой-то!», или «Что, совсем сбрендила наша старушка?».

Однако не долго пришлось мне заламывать руки, стоя на пике отчаяния: явился-таки скромный Спаситель в облике все того же Маврика… и забрал текст для своего альбома (напомню – «Химического сна»). Без припева. Песня теперь так и называется «Одиночество».

… Одним из той «рождественской» компании был толстый, похожий из-за усов на моржа, Сашка, который то и дело высказывал серьезное намерение написать потрясающий роман и с этой целью постоянно покупал пачку финской бумаги и хорошую ручку. Затраты получались приличными, которые компенсировались лишь эмоциональным размахиванием руками и воплями, как же это будет гениально. Роман так и не случился. Сашка умер 1 мая 2001 года, на улице, направляясь к кому-то в гости, 10 дней пролежал в судебном морге – документов при нем не было никаких… Незадолго до такого легкого для него ухода из суматошной реальности мы с Моржом в очередной раз помирились и собирались уехать в Амстердам, к тюльпанам, каналам и безбашенным коффи-шопам.

Сюжет 2

fantasia

ЕРЕСЬ НЕБЕСНОЙ СЛЮНЫ

Жрецы гладко брили свои черепа. Удлиняющиеся к макушкам головы служителей культа смахивали на яйца, снесенные в понедельник удивленной курицей. В макушку жрецам в порядке строгой очередности вживляли бриллианты чистой воды. Считалось, что это четвертый глаз, стягивающий в клетки мистического центра беспорядочно разбросанные в Космосе нити знаний.

В памяти жителей Безоблачного Царства долго болтался и просился наружу случай, когда у одного из Верховных Жрецов на бриллианте появилась крошечная желтая точка, которая медленно, но верно разрасталась, туманя чистый свет и завязывая на полезных ниточках вредные узелки. «Бельмо на четвертом глазу, - шепотом передавали друг другу безоблачники, вышивая золотом крестики и нолики на попонках для штатных собачек породы ши-цу, - у Верховного на четвертом глазу – бельмо…».

То, что появление желтого пятна могло сказаться на безоблачности их существования, жителей Царства нисколько не волновало: для них не существовало таких понятий, как прошлое или будущее. Существовало лишь настоящее, очень удобное, бесконечно растягивающееся - словно резина - во всех направлениях.

Неожиданно у безбородого Верховного Жреца стала пробиваться щетина. Она неумолимо трансформировалась – от одиноких диковатых на вид волосков до состояния густейшей черной бороды, которую Жрец, вопреки всем безоблачным канонам, научился заплетать в десятки косичек. Он украшал косички невесть откуда взявшимися лентами, а на одну из лент даже привесил желто-розовый колокольчик.

Вместо ритуально-ночного приказа «Всем спать!», передаваемого по всем станциям, Верховный противным, почти женским голосом теперь выдавал: «Не буди нас, Будда, до побудки лучом будильника-рассвета…». Сначала все решили, что Верховный перегрелся в солярии, потом … усмотрели в желтом пятне признак тайной диверсии оппозиции (которой давным-давно не существовало из-за лени безоблачников) …

На самом деле все обстояло следующим образом: Господин Бог, зевая и подпихивая под уставшие от вечного лежания худые бока набитые поролоном подушки, неожиданно плюнул вниз. Так, из старческого озорства, наугад. Бриллиант, сиявший на макушке Верховного, примагнитил божий плевок, а застарелая слюна принялась за свое нехитрое дело – разъедать захваченную площадь, которой на этот раз оказался четвертый глаз.

Примерно через месяц после появления первых признаков желтизны, устав взывать к будильнику и Будде, Верховный заперся в Заоблачной Башне, достал из картонной коробки странного допотопного фасона медиатор, натянул на электротрость несколько струн-проволочек и начал играть и наяривать ту самую Разрушающую Покой Музыку, которую сам же запретил на Планете несколько поколений безоблачников назад ради благополучия и здоровья новой нации… (Весьма вероятно, что Верховный, которого обуяла странная одержимость, отыграл все известные ему песни и, преступно занизив гитару в «до», лихорадочно воссоздал весь текст сожженных им самим гомеровской «Илиады», джойсовского «Улисса» и расписал акварельной «Гибелью Помпеи» все стены и потолки. О вероятности этого еще необходимо как следует подумать!)

Верховного брали целым войском, под барабанную дробь. Вертолеты болтались над Башней перегоревшими лампочками. Запрограммированная на безоговорочный штурм пехота разнесла незапертую дверь в щепки, снесла опоры лестницы, ведущей в альков Верховного, и, забрасывая в образовавшуюся вверху дыру крюки с канатами, добралась-таки до спятившего Жреца. (рисунок 1)

То, что увидел командир штурмового батальона, повергло его в такой ужас, что он так и остался стоять на веки вечные на пороге алькова, окаменев.

На полу лежал Верховный, вырвавший острыми ногтями с кожей и мозговым веществом свой четвертый глаз. Верховный был мертв. Командир первый раз видел в своей жизни мертвого человека – всех умирающих, случайных больных и стариков в определенный час безоблачных суток куда-то увозил списанный в утиль звездолет. Он никогда не возвращался на Безоблачную Планету, и никто не знал, где падала старая летающая машина со своим печальным грузом на борту.

Выковыренный из макушки бриллиант отбрасывал на стены странные желтоватые блики, словно внутри него включался и выключался крохотный осветительный прибор. На полу обкусанными березовыми палочками была выложена фраза: «Лучше не знать другой жизни. Начинаешь ненавидеть эту!».

Случай с Верховным Жрецом подвигнул ученые умы Планеты на проведение невиданного доселе по степени секретности эксперимента. Подняты были все жизненные архивы планеты, ученым разрешили пройтись по прошлому, ознакомиться с тем, другим, бытием, запредельным. И в результате раскопок и долгих бдений появился универсальный гуманный способ ликвидации неугодных и подмочивших свою репутацию законопослушных граждан. Придуманный учеными метод оставлял чистыми руки Жрецов и Офицеров корпуса Дематериализации…

К особо провинившимся перед Планетой в специальном зале подключали особые датчики, которые реконструировали в сознании приговоренного самые страшные картины из мирового прошлого. Начинали с наиболее безобидных вещей: как Оззи Осборн откусывает голову летучей мыши, как блэкари приносят в жертву помоечного черного котенка, как мечется по сцене худющий Мэрилин Мэнсон (не то баба, не то мужик) в черных перьях, с измазанным белилами лицом и обведенными черной краской глазами. Транслировали и «Burzum». После него – впавший в безумие Ван-Гог в замедленном темпе отпиливал себе ухо, а на стоявшем перед ним холсте вяли некогда яркие параноидальные подсолнухи… Благодаря усовершенствованным до невозможности приемам мультипликации сотни человеческих черепов быстро складывались самим художником Верещагиным в высоченные горы, а смахивающий на среднестатистическую престарелую тетку Энди Уорхол заставлял живую Мэрилин Монро укладываться под здоровенный асфальтовый каток, который превращал американскую красотку в десятки тонко раскатанных слоев для торта «Наполеон». И только потом шли мировые войны, включая напалмовый дождь во Вьетнаме, Чечню, бомбардировки Югославии, операцию «Буря в пустыне»… туда, назад, к Третьему Рейху, к газовой атаке на Ипре, к кайзеру Вильгельму, к Крестовым Походам и т.д., и т.п. Мозг подсудимого не выдерживал, начинал сбоить, происходило замыкание, появлялся пахучий дымок, и обезумевшего заключенного выпускали на свободу.

Он шел по прямым красивым улицам, не видя перед собой дороги, натыкаясь на прохожих, сшибая мусорные баки, и страшная горячая боль сжирала его мозг.

- Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! – стучал дрессированный молот в правый висок.

- Джи-хад! Джи-хад! Джи-хад! – стучал другой дрессированный молоточек в левый висок.

- Смерть-ок-ку-пан-там! Смерть-ок-ку-пан-там! – возникало ощущение просверленного неопытным учеником слесаря темени.

- Гроб-Гос-по-день! Гроб-Гос-по-день!

Стук справа сплетался со стуком слева, переходил в центр. Голову сдавливал раскаленный шлем рыцаря Ордена Тамплиеров.

- Ах, Бога ради, сир, не уходите, ибо город скоро будет потерян!

А в тело магистра уже погрузилась стрела сарацина… Гийом умирал во дворце Марии Антиохийской, жестокая резня обагрила землю… Кони сарацинов затаптывали малых детей, обезумевшая толпа сдавливала женщин, бывших в тягости, и в чревах их погибали

нерожденные чада… Сарацины всюду зажигали огни, и пламя это освещало всю Святую Землю.

…Осужденный все ускорял и ускорял шаг, и вот он уже бежал так быстро, словно за ним гналась свора голодных гончих. А в голове набатом звучали непонятные слова… Декодер не работал. А если бы его включили, то осужденный услышал бы признания Нортумберлендских ведьм, в тела которых прокалыватели втыкали иглы – искали «клеймо дьявола»…

Никто не осмеливался остановить бегущего: слишком диким был его взор, а изо рта вылетали голубоватые искры перенапряжения.

Нелепость прошлого и ненависть людей друг к другу, связывающая три звена «the past-the present-the future», гнала несчастного к Скале Падения. Там, на вершине, в его искаженном болью мозгу вырисовывалась во всех подробностях картина смертной казни в одном из американских штатов: сначала крик «Мертвец идет! Мертвец идет!», потом – крупным планом – руки и ноги смертника, пристегнутые ремнями к специальному столу, и через мгновение – лица людей за толстым стеклом, пришедших наблюдать за приведением приговора в исполнение. Иглы, через которые вводится яд, автоматически безошибочно находят вены… Вспышка. Flash. «Вколи ему еще! Вколи ему еще, по полной!» - кричит старушенция, выплевывая красную пастилку. Красная слюна стекает по подбородку, остатки сиреневых кудряшек дрожат на покрытой коричневыми отметинами старости черепушке. Полицейский с уверенным пивным животом пытается утихомирить взбесившуюся даму, и она фиолетовыми коготками царапает свежевыбритую щеку копа.

«Мертвец идет!» - в последний раз слышит приговоренный Жрецами и прыгает с вершины Скалы, чтобы избавиться от поселившихся в мозгу кошмаров прошлого. Красный террор. Белый террор. Желтый. Черный… Террор пустоты.

Наказание прошлым пришлось по вкусу Правителям Заоблачной Планеты. Им больше не нужен был звездолет для перевозки стариков и умирающих в неизвестный Космический отстойник. Мозг отживших свое граждан обрабатывали усовершенствованным излучением, и они сами шли, брели, ползли, катили на инвалидных колясках по направлению к Скале Падения. Они не замечали ничего вокруг, им хотелось одного: как можно скорее заглушить шум бомбежек, одиночные выстрелы караульных в колымских лагерях и кровожадные возгласы хакеров: «Delete! Delete! Delete!». Властям пришлось потратиться лишь на возведение Великой Непробиваемой Стены, чтобы отделить мир Идущих к Скале от мира Еще Неготовых Пройти Этот Путь. (рисунок 2. Можно увеличить картинки, которые высвечиваются на экранах телевизоров и разбросать их по полю)

За счет экономии средств на создании и эксплуатации звездолетов для Жрецов была закуплена новая партия бриллиантов чистой воды, а в макушках Великих Просветленных просверлены дырки сверлами усовершенствованного типа.

Вот к чему может привести бесконтрольный плевок с небес. Плевок так называемого «фантома абстрактного мышления».

К «арийской» действительности сюжет адаптировался в довольно куцем виде, пропадала фигура Верховного Жреца. Но для тренировки мозга годилось и такое.

ЦАРСТВО СВЕТА

На чужой планете,

Там, в космической пыли,

Строят Царство Света,

Царство Грезы и Любви.

Прошлое там стерто,

Чтобы счастлив был народ,

Стариков и мертвых

Прочь уносит звездолет.

Там нет смертной казни,

Нет работы палачам,

Но людей опасных

Сразу видно по глазам:

В них - безумья искры,

Жажда все на свете знать,

Вечный поиск смысла

И желанье бунтовать…

Бунтарям включают

Прошлых лет забытый ток,

Войны и страданья

Превращают их в ничто.

Со скалы их сбросит

Страх все снова испытать…

Царство Сладкой Грезы

Будет вечно процветать!

Чем не роман Хаксли «Brave New Wоrld»? Правда, там Дикарь, вернувшись в идеальное общество, сам повесился в башне маяка.

Что бы прочитать:

Е. Замятин «Мы»

О. Хаксли «Новый Дивный Мир»

П. Лангерквист «Улыбка вечности»

Что бы посмотреть:

«Зардоз» (режиссер Джон Бурмен)

«5-й элемент» ( режиссер Люк Бессон)

«Мертвец идет» (режиссера не помню)

Сюжет 3 (почти автобиографический)

… Слепящее солнце. Белые стены домов. Белая мостовая. Белые деревья с сидящими на белых ветвях черными птицами. Стражники с белыми рожами. Глаза – рыбьи, вываренные. Повозка подпрыгивает на булыжниках, и каждый толчок отзывается острой болью в измученном теле. Меня везут за городскую черту, чтобы бросить там: авось, волки сожрут. Вообще-то должны были сжечь на костре, но смилостивились в последнюю минуту, хотя искалечили порядочно. В черной карете, неотступно следовавшей за повозкой, сидит высокий человек в черном, до крови закусивший губы от злости. Это он написал донос Инквизиции, это он пытался уничтожить меня…

- Этот черный человек появляется в каждой твоей жизни и старается уничтожить тебя, - полная женщина с серыми глазами пристально смотрела на стекающий по свече воск. Одна желтая капля набегает на другую, получаются свирепые морды каких-то бородатых мужиков с крючковатыми носами. – В одной из прошлых жизней довелось тебе быть ведьмой… Ну, типа знахарки, которая лечит коров, людей, травки собирает, заговаривает. Примерно в 12-м веке, где-то в окрестностях Парижа…

Ведьмой? Вот тебе, бабушка, и Новый год! Давным-давно, в том самом детстве, которое пахнет венгерской черешней и настоенным на «Палинке» чардашем и в котором таинственно шуршит камыш, растущий у берегов озера Балатон, явилась мне во сне ведьма. Синий шелковый балахон, прямые волосы крыла озверевшего ворона, и глаза…О, какие это были глаза! Они извергали яркий огонь, который, правда, не сжигал меня, а пронизывал миллионом искр и уходил в предрассветную даль. Чтобы стать там кострами скитальцев, пытавшихся найти Город Солнца. Она смотрела на меня и смеялась. Прошло много лет, но я часто вспоминаю этот взгляд. Была ли эта ведьма чьим-то отражением?

- Считай, что в настоящей жизни твой Черный Человек появился в образе алкоголика и артиста-неудачника, которого ты со всей бабьей дурью бросилась спасать. Он почти победил, забрал у тебя всю энергию, довел тебя до состояния соломенного чучела. Еще немного, и подчиненные ему шакалы радостно завыли бы, празднуя победу. Ну-ка, напомни мне, что ты видела…

Сплю. Вижу ванную комнату в своей квартире и того, кого сероглазая дама называет Черным Человеком. Он хватает меня за шею и пытается засунуть под раковину. Темно и страшно. Человек кажется огромным, почти великаном, а руки у него холодны и жестоки. Край раковины давит сверху на темечко и замыкает меня на кафельный пол пронзительной болью. И тогда я, сделав нечеловеческий рывок в сторону, освобождаюсь. Человек мгновенно исчезает, ванная комната наполняется успокаивающим серебристым светом. Но противно ноет темечко.

Вообще-то, если мне не изменяет память, такой мрачный спутник есть у каждого из нас…

- Очередная попытка прервать твою связь с Космосом чересчур банальна, он решил придавить тебя раковиной. Фу, неэстетично как! Ничего, поболит, поболит твое темечко и перестанет. Я связь восстановлю, а его, диверсанта, мы уничтожим в фиолетовом пламени. Если получится… - дама отбирает у меня толстенный том «Тибетской медицины», который я в течение всей нашей беседы почему-то прижимаю к животу. – Учти, дружок твой бывший не так прост. Его питает энергия мертвых предков и энергия используемых им женщин.

Не гадай на картах,

Травы спрячь или сожги,

Завтра на закате

В темный лес быстрей беги.

Завтра на закате

В дом к тебе придет монах,

С ним десяток братьев

С искрой божьей в глазах.

Ты им предсказала

Смерть от крыс и пир чумы,

Сразу ведьмой стала,

Порожденьем злобной тьмы.

Лучше бы смолчала,

Золотой устроив дождь,

Но душа устала

Слушать лесть и слышать ложь.

Стой! Подскажи,

Как дальше жить?

Стой! Оглянись,

Мы здесь одни…

Стекла долго били,

Книгу Жизней долго жгли,

И монах убогий

Обезумел от молитв.

В полночь суд свершился,

Но до первых слез зари

К ним чума явилась

В окруженье черных крыс.

Тот самый монах, который ведет разъяренных предсказаниями жителей к дому знахарки, и есть Черный Человек. Фанатик, существо с горящим мрачным огнем взором, в рясе, подпоясанной грубой веревкой с размочаленными концами.

- Она ведьма! Ведьма! – кричит монах, размахивая крестом. – Она не спит по ночам! Все ведьмы и колдуны – ночные твари! И Сатана знает это и шепчет им по ночам свои мерзостные тайны…

И те люди, чьих детей знахарка лечила от губительной лихорадки и отравлений волчьими ягодами, чьих предков она пользовала травами, чьих жен и мужей она отваживала от поглощения губящей душу огненной воды, с просветленными лицами шли через лес за изрыгающим проклятья безумцем. Печально поскрипывали сломанные грубыми башмаками молодые деревца, не успевшие насладиться жизнью, черными пиками протыкали небеса сожженные походя ели…

Дом был пуст. Быстрой тенью промелькнула черная кошка и исчезла в вечных сумерках загадочных углов непростого жилища. Никого. Лишь на полу лежал толстенный фолиант с золотым тиснением на обложке (единственное свидетельство присутствия этого презренного металла в колдовском доме. Этот фолиант и был «Книгой Жизней», где написано о каждом из пришедших сюда и о каждом, оставленном в обреченном на гибель городе. «В конце истории своего пребывания на земле любой человек сам ставит в ней точку своим последним поступком», - успел прочитать монах, но понять суть прочитанного ему помешал замутненный яростью рассудок…

- Это их Библия! Сатанинская Библия! Сожгите ее! И ведьма сдохнет вместе с ней! Прах и пепел! Прах и пепел!

Несколько раз огонь пытался сожрать белоснежные страницы книги со странными черными буквами, но отползал, словно бешеный пес, обломавший о волшебную кость гнилые, уже не страшные зубы. Фолиант так и не сгорел бы и остался бы лежать целым и невредимым, наводя ужас на истребителей прорицательниц, если бы из другого измерения не прорвался затянутый в черную кожу байкер-безумец на черном-черном байке и не плеснул на фолиант качественного бензина из Арабских Эмиратов. Чирк! На подступах к городу застонала от счастья, заорала пьяным голосом Чума.

И канистра, откуда Черный Байкер плеснул бензином, была черной. И Черные Часы на ведьминой кухне уже показывали Время - Специальное Время Сжигания Книг. Был час между Серебролунным Волком и Огненнокрасным Быком, мгновение Раздавленной Мыши…

Дубинин раздавил этот текст легко и непринужденно – большим и указательным пальцем правой руки. «Не катит, - сказал басист, - фигня все это, валяй дальше, работай!»

Сюжет 4

Ворон долго и тупо рассматривал перечень совершенных им преступлений, пытаясь понять – за что все-таки на него такие напасти обрушились? И черен, как туча грозовая, мылом «Safeguard» не отмыться, наждаком не отнаждачиться… Зато как эффектен взгляд! Подсмотрев в широкую щель в старой оконной раме весьма сомнительный по благости своей фильм «Омен», Ворон после долгих и изнурительных тренировок научился сверкать глазом в точности как его птицеродственник в киноверсии истории Антихриста. Зырк-зырк – и красноватый отблеск вселял ужас в сердца зрителей.

(- Не может быть у ворона рубиновых глаз! – неуверенно пытался возражать мне Дуб.

- Может, - с удовольствием констатировала я, вспоминая «оменовскую» эпопею-страшилку. – Еще как может!).

- Что же во мне отрицательного? – ворчал мой Ворон, которому по правилам полагалось жить лет триста, но возраст которого, по необъяснимым для орнитологов, причинам перевалил уже за 366 годков. – Стало быть, все вороны, гайворонье, галь и галье, чернь всякая – мои родственники. Где галь, там и голь. А черен я оттого, что создан, мол, Дьяволом, - Ворон вздохнул и если бы мог, то пожевал бы губами, а так только щелкнул пару раз клювом. – И, типа, во мне живет душегуб… Посмотрим…

Ворон вывернулся наизнанку переданным по наследству дедушкиным приемом – через попку потянул себя за язык черным стальным когтем. Вывернув, встряхнул, не нашел ничего предосудительного, восстановился и удовлетворенно потер бока крыльями.

- А что плохого в том, что я помогаю душе откидывающегося колдуна легко выйти из тела? Чего плохого-то? Не понял я… Ну кружил я над его крышей, кружил, дык это у меня с вестибулярным аппаратом не того, заедает…Но все это антивороновое вранье имеет положительный момент: люди не сожрут, они теперь богобоязненные, будут от голода загибаться, а в рот ни перышка, ни косточки…Слава Богу!

(В том, надо сказать, Ворон здорово ошибался – сожрут, непременно сожрут, и про колдуна забудут с голодухи, и про мать родную, и про папаню убогого).

(рисунок 3 с вороном)

Давным-давно Бог обидел Ворона. В те далекие времена, после сотворения мира, Ворон был самой белой и чистой птицей, голуби-говнюки к нему даже за гривенник подойти не смели – так уважали. Но случился Потоп, и Ной, гражданин мира, естественно, соорудил Ковчег… Плавали они, плавали, одурели от хрюканья, мычания, споров и дрязг на борту громоздкого сооружения старика-жизнелюба, первого в истории Земли начальника Службы спасения, и решили послать кого-нибудь из крылатых посмотреть – а не кончилось ли водоизвержение.

Бросили на щепочках: каждая божья тварь в душе молила небеса, чтобы минула ее чашка сия -

дело было темное, запросто можно было головушку сложить в сумерках Неизвестности. «Счастье» лететь на разведку выпало белоснежному Ворону. Простился он с Воронихой и воронятами, присел на дорогу у гнезда родного, и стартанул… Летел, летел над водным безобразием, смотрел по сторонам – одна вода, знай себе плещется. Ни клочка, ни лоскутка суши. Силы у Ворона на исходе, и когда в глазах его, еще не умевших в ту пору излучать рубиновый свет, тьма от усталости начала распадаться на тысячу колючих ежиков, он и увидал Землю. Измученная птица с трудом еще несколько раз взмахнула горящими от борьбы с воздухом крыльями, еле дотянула до спасительной тверди, и рухнула там, бездыханная… Старик Ной со всей честной компанией напрасно ждал возвращения Ворона из разведки. Невдомек им, очумевшим от бескрайности воды, было, что умер их посланец, лежит лапами вверх на тонкой кромке освобожденного от потопа песка. И настучал Ной Богу, и решил Бог, что загулял Ворон на радостях по-черному, забыл о строжайшем наказе вернуться на Ковчег. И проклял тогда Бог дохлую птицу и повелел всем потомкам ее быть чернее самой черной ночи, стать кровожаднее самого кровожадного крокодила и любить лакомиться падалью. Был белым, стал черным. Мало того, многие пошли на поводу у несправедливости, в обычном крике Ворона «Кар!Кар!» наиболее пугливым стало чудиться «Кровь!Кровь!». И тема кровавости плавно перекочевала с Ворона на Ворону. Дескать, хотела Ворона испить крови, капавшей из ран распятого Христа, вот Господь и проклял эту птицу, клюв ее по краям теперь обведен как бы кровавым ободком. Не знаю, может, во времена Пилата (Понтия, прокуратора Иудеи) и Иуды Искариота так оно и было, но, сколько я ни разглядывала ворон, прилетающих по утрам ко мне на карниз за кусочком сыра, ничего общего со следами помады на клюве птицы я не заметила…

Пожалуй, самым главным моментом, побудившим меня включить Ворона в «арийскую» мифологию, стала связь этой птицы со смертью и миром мертвых. По народным поверьям, смерть залетает в окно черным вороном, а уж если он кружит над чьей-нибудь головой или крышей, жди беды!

Комдив Василий Иванович Чапаев, красный командир, накануне своей героической гибели в водах реки Урал пел (если верить старому кинофильму): «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой!».

И во сне, между прочим, Ворон с опереньем, отливающим синевой, тоже сулит смерть.

Имея в запасе множество доказательств нехорошести Ворона, я начала кропотливую работу по «укладке» образа в пределах «дубининской рыбы».

Первая прикидка выглядела следующим образом:

Ночью день разорван,

Затянула рану мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

Из другого мира

Ворон вести мне принес,

Воскресил забытый

Вкус тобой пролитых слез.

Я не суеверен,

Но мой гость пророчит смерть,

Траур оперенья -

Это траур и по мне.

Где же мой хранитель,

Ангел с огненным мечом?

Летней мглой укрытый,

Он забылся странным сном.

Дай волю мне,

Прочь отпусти!

Ворон в ответ:

«Я там, где ты!»…

Ворон трижды крикнул

Имя той, что предал я…

Дом, как факел, вспыхнул,

И сгорел за миг дотла.

Ворон Книгу Жизни

На прощанье бросил мне,

В ней, как снег, страницы,

И меня в помине нет!

Дай волю мне!

Прочь отпусти!

Ворон в ответ:

« Я там, где ты!»…

Я не верю суеверьям,

Но боюсь света дня,

За мгновенье

Стал я тенью,

Я из жизни

Птицей изгнан.

Печальная получилась история, с легким оттенком вампиризма в конце, но, правда, без вони… Робкие вариации на тему «Nevermore» Эдгара Аллана По. Ворон выступает не как пожиратель падали или хранитель кладов (что с ним тоже случается, скупердяй редкостный, ни монетки не даст на издание сольного альбома), а как мститель. Мстит за преданную некогда любовь. Девушка, судя по всему, свела счеты с жизнью. Недаром любимая заключительная фраза «арийцев», рассказывающих о сюжетах песен : «Короче, все умерли!». И для виновного в личной трагедии девушки Ворон превращается в непрошенного спутника, во вторую тень. Ему даже удается выкрасть у задремавшего Господа Книгу Жизни (во, зациклило меня! Пока не пристрою, не успокоюсь ведь!) и показать, что в ней имя виновника не значится и нет записи о деяниях его… А, следовательно, ждет его вторая смерть – в озере огненном, где и без того тесно из-за боязливых и неверных, скверных и убийц, любодеев и чародеев, идолослужителей и всех лжецов (см. Откровение от Иоанна, гл. 20, 21).

Тему эдгарповского «Ворона» подхватила у нас немецкая группа «Grave Digger». Случилось это уже во второй половине 2001 года, а то бдительные стражи порядка могли бы опять заподозрить меня в чем-то очень нехорошем. (можно фотографию “Grave Digger”).

Вообще-то эта команда то и дело залезает в кладовые моих идей и таскает оттуда всякие полезные темы, или наоборот? Помню, как я пыталась уломать Петровича на сочинение опуса о храмовниках – Ордене Тамплиеров, рыцарях в белых плащах… « Сначала их было только девять…» (Хо, мое любимое число!)

Сюжет о том, как сжигали последнего магистра ордена на Камышовом острове, так и просился переложить его на музыку. «Когда будете привязывать меня к столбу, - говорил своим палачам де Моле, - поверните меня к собору Богоматери…» Вы только вникните в то, что писал о храмовниках Святой Бернар, выдавая желаемое за действительное: «… они ненавидят шахматы и кости, им отвратительна охота (В.И. Ленин точно тамплиером не был, любил побродить с ружьишком по лесу, - прим. авт.); они избегают мимов, фокусников и жонглеров и питают отвращение к ним, к песням легкомысленным и глупым.

Они стригут волосы коротко, зная, что, согласно Апостолу, мужчине не пристало ухаживать за своими волосами. Их никогда не видят причесанными, редко – умытыми, обычно – с всклокоченной бородой, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой…».*

Но легенды об удивительных сокровищах ордена и ереси тамплиеров не вдохновили «арийского» гитариста… Через год после нашей беседы с Холстининым у немецких «гробокопателей» вышел альбом, целиком посвященный Ордену Храма (Господня).

___________________________________-

Цит. по: Марион Мельвиль «История ордена Тамплиеров», Изд. Евразия, СПб, 1999 г.

Тогда конкретного пересечения «арийской» и «гробокопательской» линий не случилось. Но, видимо, тот Господин Великий Экспериментатор, который сидит наверху, бросил наши фишки не очень далеко друг от друга. Именно фишки, а не кости (речь идет об игральных костях, а не о том бело-желтом ужасе, который периодически выкладывала из студенческого чемоданчика на стол моя старшая сестра, когда училась в 1-м Медицинском институте. У нас дома частями побывал целый скелет).

Осенью 2001 года немцы выпустили альбом, в котором среди прочих песен черным лже-альбатросом реял «Raven» - «Ворон». Кровожадно цыкая зубом («цыкать зубом» - полюбившееся с детства выражение из эпохального произведения «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких), я впилась мрачным взором в текст, надеясь увидеть абсолютно новое решение вечной темы господина Ворона. Но жестокое разочарование постигло меня: ленивые немцы просто «пощипали» упомянутое выше стихотворение Эдгара По, распевая некоторые его строки целиком, никуда не сворачивая с главного тракта, ни на какую проселочную дорогу.

«Как-то в полночь, в час угрюмый…/ Утомившись от раздумий…» - так переводил

М. Зинкевич. Подстрочник же выглядел следующим образом: «Однажды, когда угрюмая полночь сошла на землю, а я, измотанный и усталый, погрузился в раздумье…». Единственная серьезная правка, которую позволили себе сделать «гробокопатели», сводилась к замене слова «птица» - «bird» словом «priest» - «священник». «Птица ты иль Дьявол», – говорил герой Эдгара По. «Священник ты иль Дьявол», - пели «Grave Digger». На этом вся революция и заканчивалась. С трогательным сохранением имени любимой девушки, о которой тоскует лирический герой (простите за выражение).

Мы с нашим всадником Апокалипсиса, дождем из камней и сверкающим рубинами глаз Вороном все-таки выбились в «улучшатели», «модернизаторы» и «глобализаторы», не зацикливаясь на трогательной истории с отошедшей в мир иной Леонорой и черной птицей, у которой на все вопросы был заготовлен универсальный ответ: «Nevermore» («Крикнул Ворон: «Nevermore!..»). Границы крошечного домашнего ада несмелого в своих поступках индивидуума АРИЯ неспешно расширила до ада коллективного, всеобщего…

(можно дать фотографию вороны, сидящей на ограждении)

Вариант 2

Ночью день разорван,

Затянула раны мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

Я не суеверен,

Но мой гость пророчит смерть,

Траур оперенья -

Это траур и по мне.

Из другого мира

Ворон вести мне принес –

Скоро с неба хлынет

Из камней тяжелый дождь.

На коне крылатом

Всадник спустится за мной,

Любоваться адом

И агонией земной.

Свет ищет свет,

Тьму ищет тьма,

Дай мне ответ:

«Кто же здесь я?».

Сорок дней видений –

В книге жизни нет меня,

Всадником мгновенно

Сброшен в озеро огня.

Это - смерть вторая,

Раз меня в той книге нет,

Ворон это знает,

Разрывая в кровь рассвет…***

Лучше всего пишется по ночам, когда беспокойные старые родители забываются тяжелым сном. Матери снятся горные разломы, Дева Мария, бегущий по пляжу Лаврентий Палыч Берия в костюме, с портфелем в руках, давно умершие родственники, убитые на войне братья.

Просыпаясь, она долго приходит в себя, стряхивает наваждение и заявляет, нагоняя тоску: «Когда я умру, везде по всему дому повесьте мои портреты, чтобы я наблюдала за вами…». Отец никогда не рассказывает о своих снах, лишь иногда он кричит, не просыпаясь, кричит страшно и надрывно. «С такой дочерью еще не так завопишь!» - предвижу я скептическую ухмылку читающих сей труд, но вежливо пропускаю этот скепсис впереди себя в открытую дверь. Подробное описание интернет казино играть онлайн можно на нашем сайте.

Вариант 3

Ночью день разорван,

Затянула рану мгла,

Смотрит черный ворон

На меня рубином глаз.

И молчит Хранитель,

Отвернувшись от меня,

Между нами нити

Обрывает тишина…

Я не суеверен,

Но мой гость пророчит смерть,

Траур оперенья –

Это траур и по мне.

Знать, что завтра будет,

Я сегодня не хочу,

Пусть зажечь забудут

Наверху мою свечу…

Черным крылом

Солнце укрой,

В мире ночном

Я твой давно!

_______________________________

***

У меня на рассвет периодически покушаются то волки, целая волчья стая (песня «Лес»), то Ворон. Постоянная расчлененка неба целым зоопарком.

Странной силой полон,

Я начну свой суд вершить,

Проклятых и мертвых

Я заставлю говорить.

В спину мне вопьется

Шпиль собора без креста,

Упадет в колодец

С неба черная звезда…

Ночь безлунна,

Ночь безумна,

Я теряюсь в ней,

Нет спасенья –

Всюду тени…

Тенью черной

Вьется ворон!

Последнее четверостишие о шпиле без креста мне казалось очень кинематографичным. Этот момент был подсмотрен все в том же фильме «Омен», когда перед грозой близкого к разоблачению Антихриста священника пронзает рухнувшая с крыши железяка-копье.

Окончательный вариант «Ворона» получился в результате смешения всех перечисленных вариантов с добавлением незначительной (но решающей) порции безысходности в виде припева. «Выхода нет…» Какой выход может быть у человека, увидевшего говорящего Ворона и одного из Всадников Апокалипсиса?! Таких, если они вопреки всему и остаются в живых, срочно отправляют в машине скорой психиатрической помощи в Дом Дремлющего Разума, где нет дверных ручек, где царствует аменазин…

Сюжет 5 (Дубинину не показанный, т.к. судьба этого сюжета была ясна и так)

Изготовление восковых кукол и втыкание в них булавок или иголок – обычный магический приемчик, нещадно эксплуатируемый в кинофильмах с мистической начинкой. Многие маги используют для фигурок своих жертв церковные свечи. «Воск качественный», - говорят они.

Специальные иглы втыкают в человеческие тела в соответствующих точках и специалисты по акупунктуре – дело это очень деликатное, сродни магическому ритуалу, невзначай можно повредить какой-нибудь нерв, и остаться скрюченным на всю оставшуюся жизнь. 12 сеансов акупунктуры, проведенных отличным специалистом, гармонизируют организм, делают его способным петь в унисон со Вселенной.

Но на мотив «Ворона» сложился не гимн успешному иглоукалыванию, а нечто посвященное Валерию Кипелову, который в своей жизни сильно подвержен влиянию Луны, а приливы и отливы кипеловской энергии соответствуют лунным фазам. Когда при неверном сиянии здоровенной стеариновой свечи на фоне свечения телевизионного экрана (звук был отключен), писались эти строки, я знала точно, что настроение у Валерки было на нуле.

ИГЛЫ

Иглы в моем теле –

Наказанье за грехи,

Руки онемели –

Вырвать иглы не смогли!

Ты все точки знаешь,

Где больней, где холодней,

Только Ты исправишь

Жизнью сломленных людей.

Изготовь из воска

В полночь новые сердца,

Пусть неверный Космос

Затуманит нам глаза…

Ты добавишь крови,

Черной сажи в желтый воск,

Три великих слова ***

Скажешь в миг агоний звезд.

Мы восстанем духом,

Мы опять полюбим жизнь,

Восковые куклы -

Вне страдания и лжи.

«Три великих слова» – очень просто: «Let It Be!» - «Да будет так!», фраза-итог, фраза -разрешение всех сложностей. Сродни «Аминь!». Спета «Битлз».

Кипелыч молча выслушал посвящение себе по телефону и ничего не сказал. Минут через пять он наверняка забыл об услышанном.

А ведь стоило бы хотя бы на 3 минуты представить себе бесконечные длинные залы с давящими на психику каменными стенами. Факелы, а не электрические лампы, неровным светом освещающие десятки, сотни столов, на которых неподвижно лежат десятки, сотни наших восковых двойников.

Между столами расхаживает Хозяин Мира, отнюдь не высокий, широкоплечий старик с длинной седой бородой, шелковый плащ которого ниспадает мягкими складками и почти касается мрачного векового пола.

Хозяин Мира – всего лишь Карлик, облаченный в игрушечные латы, Карлик со злыми глазами, в которых отражается стотысячелетняя мудрость всех карликов мира. Мудрость и жестокость. Когда Хозяин замечает непорядок среди воткнутых в наши тела иглах – бывает, что они наклоняются или вообще выпадают, – такие же низкорослые, но не столько мудрые и жестокие слуги торопливо пододвигают ему скамеечку, украшенную сигилами. Карлик, некрасиво сопя, взбирается на подставку и ликвидирует погрешность: возвращает булавку или иглу на место, да еще старается воткнуть поглубже. И тогда у кого-то из нас разорвется сердце, кто-то почувствует чудовищную почечную колику, кто-то выстрелит не в того, кто-то неудачно влюбится.

Вот и сюжет для клипа. А «сигила» – это личная подпись Духа или Ангела и обычно применяется для построения магических Кругов и пишется на всяких талисманах и магических орудиях.

P.S. «Ворон» - чем не иллюстрация учений Зороастра (помимо всего прочего) о скорой гибели мира в огне; спасутся только сторонники добра? А стало быть, никто не спасется, т.к. Добро – понятие относительное.

Что бы почитать:

Эдгар Аллан По «Ворон», поэма

Пер Лагерквист «Карлик», роман

Джулиан Барнс «История мира в 10 ½ главах»

А. и Б. Стругацкие «Понедельник начинается в субботу»

Что бы посмотреть:

Все тот же фильм «Омен», чтобы увидеть, как у ворона светится красным глаз

«Иствикские ведьмы» ( с Шер и Джеком Николсоном)

Окончательный вариант текста:

ВОРОН

(Дубинин/ Пушкина)

Ночью день разорван, затянула рану мгла,