КЛУМБА

Подснежники - репетиция колокольчиков репетиция без

дирижера уставшего от бесконечно фальшивого

звука надежды

но

Подснежники - овеществленная грусть

под землей запрятанных клубней

так сказала моя сестра

допивая кофе на кухне

уставленной всякой всячиной

на кухне

дающей начало

плюс бесконечности для той ненужности

которой так славятся старые вещи

Одуванчики - где-то вначале

мохнатые пятачки из копилки

ярко-желтой базарной кошки

похожей на глумливую кошку

разбитую не мной

но -

с отчаянья

Одуванчики - где-то в конце

легкомысленные поседевшие пятачки

каждый волосок которых

похож на знак восклицания

увенчанный зонтиком

раскрытым от солнца

Розы - собранные в букет

десятки губ

созданных непременно мастером

и непременно китайцем

ценителем красоты бамбука и женщин

Цвет роз - это просто помада на губах

разучившихся говорить об обычном

1980 год

***

- Скажи-ка, Осень, чем разлука пахнет?

- Весной, - конечно, - Осень отвечает,

Подбрасывая желтые монеты

Уставших от круженья листьев клена.

- Скажи, Весна, а чем разлука пахнет?

- Конечно, Осенью! - Весна мне отвечает,

Капризно щурясь в зеркале дождя,

Не признающего восторгов тесной рамы.

А вот Зиме вопросов я не задаю.

Так чем же пахнет долгая разлука?

Короткой не бывать ей никогда -

Как нить в клубке, не тронутом вязаньем,

Она длиннее всяких прочих нитей,

И есть всего один конец в руке,

А вот другой -

Ищи!

Не отыскать.

Так чем же пахнет долгая разлука?

Зима, я знаю, скажет: "Пахнет Летом",

А Лето крикнет: "Верьте мне, Зимою!".

БЕЗ ВОРОТ И РАССВЕТА

Неожиданная реакция

на альбом

Whitesnake" 1989 г.

1.

Небо тянет петлю парашютного шелка -

Я хотела стать шарфом для флейтиста,

но нет ни ворот,

ни рассвета.

Не "Акваланг", но "Аквариум" спел

(родство по воде -

значит братство по крови!),

Что Б.Г. - змея, а не змей,

и пошел по осколкам

разыгранных нот

петербургского цвета.

Я хотела стать шарфом для флейтиста…

(включается "Whitesnake" -

"I was born to walk alone...")

2.

Он смог бы сыграть, как никто не играл.

Но ему расхотелось играть...

Он мог бы так жить,

как никто здесь не жил,

Но отправился вверх - умирать.

Флейтист-флаЙ-флейтист, я в ладонях несу

Ту влагу, что может спасти:

Крик неба, разбитого молнией в прах,

а может быть, божью слезу...

Флейтист-fly-флейтист, я так быстро бегу!

(Ты - свет-одиночка, как я,

Но вместе мы славно искрились в снегу

Без умника-поводыря!)

Ты смог бы сыграть, как никто не играл...

Я б слушала флейту всю жизнь...

Я быстро бегу. Только мне не успеть -

ловушкой гремят этажи:

"сторожи, если жив,

сторожи, если жив,

сторожи...".

(включается "Whitesnake" -

"I know -your name is Trouble")

3.

И опять я ломаю живые стихи -

так изломаны мертвые пальцы,

Пялится сверху слепой потолок,

И вцепились друг в друга два обруча -

пяльцы,

Проклиная высокий для рока порог,

а

Небо тянет петлю парашютного шелка

петербургского цвета.

В ней я вижу флейтиста -

Бездомного волка, без ворот и рассвета.

СТАРУШКА И ПИНГВИН

(нетрадиционное приключение)

- Кэптен, заходи, - старуха приветливо кивнула, вы¬нув изо рта маленькую глиняную трубочку. Сэм, по кличке «Пингвин», подчиняясь неведомому доселе инстинкту, сделал глубокий вдох - сладковатый вкус дыма вызвал в памяти дав¬ний урок землеведения. «Хуанита-банана», - сообразил при¬шелец-двоечник, заменив придуманной «бананой» уставную марихуану.

- Заходи, нэп, - повторила старуха. Тысяча браслетов на сморщенных коричневатых руках и ногах загомонили на мелодичном серебряно-металлическом языке, разбудив треньканьем странные рыжие существа-наутилусы с длин¬ными непреклонными усами. «Тарбаканы», - с чувством глу¬бокого удовлетворения от сознания своей компетентности отметил Сэм. Да, он действительно на Земле... Вид не по кар¬тотечным правилам одетой старушки (один балахон - два ба¬лахона - три балахона - бусы-бусы-бусы - джинсовая панам¬ка - джинсовая жилетка поверх трех балахонов - клепки-клепки-клепки) сбил блудного космонавта с толку.

- Джинсы без хозяина, кэп. Окно без наблюдателя... Милостыня падает на пол за неимением руки берущего, -хмыкнула обитательница уютной пещеры, со стен которой

на Сэма Пингвина смотрели странные крылатые бегемоты, десятиногие лошади и девы с длинными зелеными шеями. -Ей бы зависнуть в воздухе, но воздух слишком горяч... Ты не стесняйся, кэп, присаживайся... Я все время чувствую себя нейтронной бомбой, убившей себе подобных, но забывшей это сделать с собой. На самом деле, кэп, они грохнули свои бомбовые запасы разом, очумев от гороскопов и неурожа¬ев... Китайцы намозолили им глаза своими победами, а япошки затретировали очевидностью всемирного экономического подкопа...

То, что внизу, на Земле, чем-то по себе здорово ба¬бахнули, Сэм в тот день понял сразу - крест-накрест лопну¬ло любимое мамино блюдечко из отменного лунного камня.

- Когда люди заходят в тупик, они - чик-чик или крэк-крэк, что угодно, но - бум и бам! - кончают жизнь самоубий¬ством, - вышитый гладью павлин на левом плече верхнего ба¬лахона старухи согласно затрещал крыльями. - Нас они на тот свет отправить не смогли... Разве можно прикончить уже погребенных?

У Сэма приятно кружилась голова. Он отхлебнул ра¬зок-другой из протянутой старухой кружки и обмяк оконча¬тельно... Вокруг его спортивной ракеты, испоганившей при посадке заросшую мутантами-одуванчиками полянку, бро¬дили огромные крысоволки в стильных ошейниках с глиня¬ными колокольчиками.

- Не сожрут они твою железку, кэптен, don't be afraid, cap, - шелестела непонятно как уцелевшая в момент ката¬клизма бабуля, с видимым удовольствием произнося слово «кэп-тен». - Поболтаем часок-другой в зараженной местнос¬ти, милый мой ангел космический, т.е. амгел, почти что «аи эм а гел» (пауза), и отправлю я тебя домой. Дома-то хорошо?

Сэм умиротворенно зажмурился. Вообще-то планетка, на которой он обитал со своим шумным семейством, вхо¬дила в разряд периферийных и, стало быть, паршивеньких...

- Гляди сюда, кэптен! У меня их полно в коробочках, они вроде бы как тоже выжили, только сублимировались чу¬ток, - старуха высыпала перед Сэмом кучу маленьких, удиви¬тельно теплых, раскрашенных фигурок. - Поставишь каждо¬го на отведенную ему клеточку, и будет полный порядок...

И она принялась расставлять человечков на двух¬цветной, похожей на шахматную, доске, которую притащил трехцветный маленький пес с привязанным на спине сер¬жантским погоном.

Действительно, попадая на черное или белое поле, фигурки оживали всерьез - одни трясли длинными волосами, другие шлепали ладошками по преждевременно образовав¬шимся лысинам... Те и другие отчаянно шевелили пальцами, делали странные движения руками - вроде бы как размина¬лись перед дракой… Потом начинали пританцовывать и петь, соблюдая установленную неизвестно кем очередность...

- Это они сначала такие послушные, - охотно объяс¬нила обалдевшему от изумления Сэму помолодевшая за не¬сколько мгновений лет на 250 старуха, - а войдут в раж, не остановишь.

«Сейшен» начался полчаса спустя, когда на границу черной и белой клетки поставили тощего гитариста в закле¬панной куртке, в заклепанных джинсах и в кедах с заклепка¬ми... Он завертелся на одной ноге волчком, издал победный вопль и рванул струны так, что у Сэма уши завернулись тру¬бочкой.

- Его Гришаней зовут, Григорием Григорьевичем*, и пьет, и покуривает... Лыткаринский.

О лыткаринской породе землян Сэму Пингвину в школе космонавтов ничего не говорили. «Надо бы рассказать нашим, - практично отпечаталось в подключившейся к дейст¬вительности сэмовой памяти. - Там, наверное, энергетичес¬кие залежи, в случае чего можно было бы аварийную под¬питку устроить».

Гриня Безуглый встал на голову, сшиб Сашку Монина*, тот, хулиганя и подыгрывая приятелю, увлек за собой Романьма* ... И пошло-поехало. А. Градский* потерял очки, уро¬нил дорогую американскую гитару и, не совладав с собственны¬ми эмоциями, скатился с шахматной доски на пол.

- Наигрались, - разворчалась старуха, разгребая кучу-малу и фасуя музыкантов по коробочкам. - Вот так все¬гда... И до взрыва, и во время взрыва, и после... Самое глав¬ное, есть не просят. Адаптировались. Иногда наперсток с во¬дочкой или портвейном в шкатулки поставлю,- кто выпьет, кто просто парами подышит... А некоторые, буддисты, те во¬ды попросят...

Из отдельной лакированной коробочки она достала кудрявого мужчинку с пухлыми губами и сильно развитой нижней челюстью... Чужчинка на секунду замер.

- Томик Кейфер*, чудом уцелел, и к нам прибился. Щас любимую «Long Cold Winter» запоет. Остальные синде-релки он от страха забыл, когда шандарахнуло, а вот эту...

«Я брел,

Меня пронизывал холод,

Холод той любви,

которая осталась позади...»

Сэм Пингвин ни черта не понимал... Его приемник был наст¬роен на расшифровку странного бормотания старухи, а как прибор переключать - космический двоечник напрочь за¬был... Он плакал от жалости. И к себе, сбившемуся с пра¬вильной межпланетной дороги, и к Тому, и к ударившемуся об пол Градскому, и к недохулиганившему свое Григорию Григорьевичу, и к бессмертной старушке, периодически чув¬ствующей себя нейтронной бомбой...

Под тоскливое, но очень правильное пение Кейфера старушка и повела Сэма к ракете.

- Давай-ка, парень, обратно. Послушал нашей экзо¬тики - и хватит. А то проникнешься - и заживо себя погре¬бешь. Чего хорошего?

На полянке no-прежнему топтались крысоволки, мя¬ли уродливые псевдоодуванчики. При виде рыдающего вти¬харя Сэма в золотистом скафандре со сдвинутым набекрень шлемом суетливые животные сочувственно заверещали и бросились хвостами смахивать пыль с ракеты...

- Лет через тысячу из них опять люди получатся, - с такими словами старушка подсадила совсем замеланхолившего Самуэля на верхнюю ступеньку лестницы. - Опять все no-новой закрутится. И отдельно взятая отсталая страна объявится, и все такое прочее ... Кода опять такая же... Опять ты к нам прилетишь. А мы тебе опять сыграем!

Крысоволки попытались подпрыгнуть повыше и лиз¬нуть Сэма в щеку. От зверей попахивало серой и еще чем-то незнакомым для пришельца.

-Чеснока, подлецы, наелись, - пояснила сверхчувст¬вительная старушка и разом брякнула сотней браслетов. -Прощай, кэптен...

***

... Через три месяца после посещения запретной ра¬диационной Зоны под названием «Земля» на Сэма напал столбняк.

«Меня пронизывает холод», - перед вероломным на¬падением недуга четко произнес Пингвин на чистейшем анг¬лийском:

«I've been freezin'

Freezing1 from a love i left behind...».

Друзья Сэма, обуреваемые космической жаждой ме¬сти, изракетили всю Вселенную вдоль и поперек. Но на пла¬нету, где вековала погребенная заживо в роке старушка и от¬тягивались в коробочках музыканты, попасть не смогли.

1990г.

г. Москва - Крокусфлэт

КИТАЙСКАЯ ГОСТИНАЯ

Я как отшельник живу на флэту,

В соседстве - мошенник даос,

Он втихаря выпивает мой чай,

Невзирая на способ заварки,

Экономит, несчастный!

***

Морозно. Пятая стража.

Луна освещает валы боевые,

У президента похмелье.

Прилег на земле у ограды...

***

Когда наступят наши холода,

Я лотоса нюхну, что всех снегов белее,

И брошу в ступку старых светляков,

Чтоб стуком услаждать голодный на музЫку слух,

Прощай, светляк!

Hi, порошок отменный!

***

Крик обезьян - знамение чужбины,

А крик людей, что связаны родством с великим

племенем приматов?

При мате состоим и без него умрем.

Как слышишь "Мать твою!", то знаешь - Финиш. Дом.

***

Конфуций пожалел о том,

Что Феникс больше не летает,

Террасы, мол, пусты, и царство Мин своих людишек

пошло обирает...

Что мне Конфуций, Феникс, Мин и Цин

В кругу дражайших русских образин?

***

Почему это птицы втроем гнездятся уже на ночлег?

Это шведские птицы?

А может быть, секс-меньшинство или птичий гарем?

Бамбук да и только!

***

Кто я - бабочка, увидевшая маргаритку во сне,

Или Маргарита, узревшая butterfly-не-мадам?

Мудрый Чжуан-Дзы химичит под сливой по имени Мей.

Пусто в горах.

Даже Бом Жа не видно.

1995, зима

***

Пинч поджимает лапы

Почва холодеет...

сентябрь 1997 г.

МЕДИТАЦИИ

Я увидел в песчинке весь мир

Я увидел небо в придорожном цветке

Я держал на ладони бесконечность

И час казался мне вечностью

Уильям Блейк

МЕДИТАЦИЯ 1

Деревья -

неопознанные красавцы,

неопознанные красавицы,

Соприкасающиеся друг с другом зелеными ладонями,

темно-бурыми пятками,

Ловят в баскетбольную корзину

неспешных верхушек

Перекати - небо - Солнце,

Солнце - перекати - наше - Небо ...

Небеса заливает оранжевый соус

или оранжевый сок,

И я - в белом плаще

(которого нет и в помине в моем гардеробе)

Иду по роскошной аллее

с односторонним движением,

Некто - с размытым лицом -

Говорит о брожении жизненных сил

В нетронутых

дровосеком стволах...

МЕДИТАЦИЯ 2

Бамбук

Никакого бамбука,

Внахлест на картине Куинджи - дорога.

На дороге - карета с окошком, в котором жив свет.

Секретарь едет к Дракуле в замок,

Защищаясь именем Бога,

А Луна примеряет к секретарскому темени

серебристый надежный кастет...

МЕДИТАЦИЯ 3

Поле вогнуто линзой Спинозы.

Небо выгнуто ересью кошки-бродяжки.

Подковообразное небо прибито

к ноге убегающей ночи-кобылки.

На оградах висят обреченные розы,

Соревнуясь количеством с точками розовой кашки,

Ее мнет торопливо отшельник сердитый,

У которого в сумке танцуют пустые бутылки...

МЕДИТАЦИЯ (продолжение)

Добрейшие китайские старики

(черные тапочки,

философский пупок-пещера

в центре белого пуза)

Надувают воздушные шарики,

Превращают их в облака.

Белый цвет облаков поглощается черным

Неизбежная трансформация

чувства радости в горе,

Неприлично грубая молния

рассекает небо над полем

(над отшельником без фонаря и плаща великого Одина,

над розами,

кашкой,

китайцами)

Раскаленным

мечом

самурая...

МЕДИТАЦИЯ 4

(что-то о богатстве)

Дуб до небес -

порты вверх штанинами

(в карманах ни денег,

ни кукиша,

ни перочинного ножика).

В развилке-разъеме-точке разрыва штанин -

Огромная бабочка "адмирал"

(ни погон,

ни кокарды,

ни кортика),

Вместо штатной дубовой Совы с папироской.

"Адмирал" превращается в глаз -

во второе цветастое око

(но не в третье -

Магический Камень в руках Соломона,

и джины сопя строят храм на горе,

Соломон приказал сделать Чашу

из этого камня:

так началась паранойя Грааля)...

С левой ветви-штанины к центру

боком

танцует Сова

(не Вацлав Нижинский

и не Владимир Васильев).

Тем временем

В развилке - сплетает жгуты тот оранжевый свет,

что изранил и выпил Ван-Гога...

И в недрах огромного дуба

вибрирует странный дворец -

В нем давно задыхается Золото...

МЕДИТАЦИЯ 5

Владыка моей трудной кармы -

почему-то китаец,

С улыбкой, наполненной запахом вишни и тайны,

Он лунные кольца

нанизал на скрюченный палеи,

А бамбуковый зонт над его головой неслучаен -

Китайско-японское солнце

расплавленным кругом

Буравит небесную синь

так настырно,

Что старцы иные,

смеясь и толкая друг друга,

Кривляются рядом.

Но это кривлянье причудливо-мирно...

Владыка стоит на мосту подвесном

через бурную реку,

Такие мосты в кино о Вьетнаме взрывают янки-солдаты

Все рушится в воду,

танцующим старцам уже не до смеха,

Потонут как пить дать,

силенок у них маловато...

А я попадаю в пучок серебристого света

(прожектор),

На правую руку слетает ко мне серебристая птица

(садится на палец),

И я совсем по-другому теперь одета -

Серебряный плащ до земли

(он в прошлом не мог мне присниться),

И странное чувство покоя

меня ловит в сети...

Тепло тела птицы идет разливаясь по жилам,

И хочется плакать на этом пути

к серебристому свету,

("Relax!" - на табло мне команду дают старожилы).

... Птица по-прежнему греет мне пальцы,

И у меня вырастают отличные крылья,

Мы поднимаемся вверх по лучу -

там смеется всезнайка-китаец,

Владыка моей трудной кармы.

Что дальше?

забыла...

МЕДИТАЦИЯ 6

Кто принес этот свет -

В царство древних камней?

Кто зажег это пламя

на каменной плахе?

Стоун Хедж, Стоун Хедж,

Стоун Хедж -

Выговаривать стало трудней

В час прихода дневного монаха.

А вечерний монах -

позади двух склоненных фигур,

так похожих на двух утомленных Иисусов,

Принимает в себя миллионы серебряных пуль,

Миллионы смертельных {но сладких) укусов.

И сиянье - на каменной плахе,

И сиянье - на каменной плахе,

И сиянье - на каменной плахе...

Там ли плакал Дракон?

Там ли пела "Ямаха"?

Здесь ли плакал Дракон?

Здесь ли пела "Ямаха"?

Стоун Хедж - Стоун Хедж - Стоун Хедж -

Rolling Stone...

Просто Stone, или стон,

При попытке

Последнего Взмаха.

МЕДИТАЦИЯ 7

Рывком - из трех дверей - в черную,

Красная и белая - побоку.

Рывком - в подернутый дымкой зал,

Где пол - застекленное небо,

А стены уходят туда,

где отражается пол -

Застекленным же небом под номером 9.

Книга Жизни раскрыта

нервными пальцами шизофреника-ветра

с белым билетом

(ни в Чечню, ни на Полюс,

ни туркам, ни курдам).

Монах - хранитель гравюр, фолиантов

в тиснении кож и засохших мокриц -

Монах - хранитель крошек для крыс,

крыс для кошек -

Исчез, иссяк, испарился...

Но -

Книга Жизни лежит на пюпитре

из древнего семисвечника иудеев

с припаянной Розой,

На желтых страницах -

одно только слово,

Глубокими черными буквами

(так резчик по камню пытается добраться до истины

захоронения Короля,

Персиваля

и Мерлина - в башне тумана).

Одно только слово - "DEAD"

(удар молотком по шляпке гвоздя),

"DEAD"

(выплеск помоев сварливой хозяйкой

в лицо аккуратного постояльца)

"DEAD"

(ощущенье свободы для тела,

для сердца - наполовину)...

"DEAD"!!!

Секунда - и ... пол - застекленное небо

пойдет на союз

с отраженьем себя самого под номером 9.

Я вылетаю из зала, минуя все двери,

Красную-белую-черную, -

Сквозь стены.

И - кубарем -

в чрезвычайно лиловое поле голландских ирисов

ALIVE!

МЕДИТАЦИЯ 8

Сначала он гасил

в безвоздушном пространстве

нереальные свечи

руками -

Этот тип в капюшоне.

Потом он пристроил

к треугольному подбородку

Круглый китайский фонарик,

Аукнулся пугалом из пионерского лагеря

(обычный стандарт) -

Этот тип в капюшоне.

А после

Извел на себя километры стерильных бинтов,

Чтобы стать Вавилонскою башней

(но не блудницей), -

Этот тип в капюшоне.

В башню воткнули булавки

хромые портняжки,

Головки булавок зажгли

симпатяги-индусы,

И весь этот нонсенс интернационализма

вспыхнул дивной горой

золотого песка.

***

За кадром остались:

1) химеры Собора имени Парижской Матери Бога,

разрубленные пополам

то ли мечом,

то ли собственной злобой,

2) полет головы химеры к ногам сильно пьющего

Квазимодо,

3) поток aqua santa

из оставшейся на страже Соборных высот

половины химеристой твари,

4) превращение этих останков

в трубу, изрыгающую городские какашки

(сюда, доктор Фрейд, я Вас знаю в лицо!),

5) педали органа у подножья Собора,

на которых застыли фигурки из воска -

Дамы во всем очень красном,

несколько экземпляров

(а это уже, by the way, вудуизм!)...

Пора включаться в Реальность -

Где ручка настройки

На

Жадное Солнце?!

Вместо медитации N9.

Примета

Если чешется ладонь

(Неважно какая - левая или правая),

Значит на ладонях меняется рисунок, меняются линии.

Что-то стирается, что-то появляется.

Проверено на собственном опыте.

ПЬЕСА ДЛЯ СУМАСШЕДШЕГО В ЗЕРКАЛЕ

Расцвет эпохи болтовни на всех государст¬венных уровнях и на все тех же городских кухнях, Конец 80-х... Может быть - первые шаги 90-х. Многие на¬ивные души полагают, что вот-вот наступит в стране очередное царствие всеобщего благоденствия, на елках распустятся дивные голубые розы, и замаячивший на го¬ризонте добрый царь-батюшка с лицом колхозного пас¬туха Мефодия намажет всем губы гречишным медом... Знакомые собачники клеймят меня за то, что я не хожу на демонстрации и не деру глотку по любому политиче¬скому поводу. Я же чту строчки из написанного некогда с Александром Борисовичем Градским "Стадиона" - "По¬литика - игры для сильных, а я не виновен ни в чем!". Меня раздражает идиотическая эйфория, массовое, по коман¬де, покаяние, семейные походы & церковь бывших партийных работников и умиленное сюсюканье интеллигентов за спиной у новых властей... Потрепанные жизненными бурями сценки, так и не ставшие настоящими боевыми псами, трутся о ноги новых хозяев их будок.

Леонид Прудовский, грузный, усатый, с вечно пе¬чальными карими глазами, позвякивает ложечкой в ста¬кане с чаем. Вылавливает жалкий ломтик лимона-утоп¬ленника. " А не написать ли нам пьесу, Пушкина? - неожи¬данно спрашивает он. - Хватит тебе кровь крестонос¬цам пускать, пора заняться настоящим делом! Такие возможности..." "Хо-хо, кошки-собаки!- начинаю я, и пе¬редразниваю Прудовского: - Такие возможности перед нами открыла дорогая страна! Пиши - не хочу, играй - не хо-чу-чу-чу! Пляши - ноги отвалятся! Зачем пьесу-то нам пи¬сать? У нас Чехова еще на три столетия хватит. Одни вишневый сад вырубают, другие - сажают. Сколько Ива¬новых себе пули в лоб всадили, а сколько новых Ивановых на место самоубиенных? Да и пульки заново отливают исправно..." Мне нравится злить этого усача, надуваю¬щего щеки от придуманной им самим важности собст¬венной персоны и все время задающего мне всякие дурац¬кие вопросы на тему нетленного хэви-метал.

"Трепло ты, Пушкина, - устало говорит Леонид, вытирая кухонным полотенцем капельки пота, выступившего на лбу от чрезмерно усердного чаепития (слов¬но хохол под подсолнухами или Верещагин из "Солнца в пустыне"). - Попытка, как известно, не китайская пыт¬ка, не понравится - бросим к чертям собачьим. А если по¬лучится - глядишь, и на сцене чего-нибудь увидим!"

А за окном была весна. Лень уютно устроилась на соседнем дереве и подмигивала из вороньего гнезда, то и де¬ло поднимая вверх средний палец. Дескать, "пошли ты Пру¬довского на четыре веселых английских буквы! Лето вот-вот обрушится на тебя, а не пьеса. Нафталин да белила!'1. "Послушай, что скажет Лень, да сделай все на¬оборот", - шепнул мой энергетический божок и стрель¬нул по вороньему гнезду из самодельной рогатки.

Мы писали эту пьесу несколько месяцев, подначивая друг друга, ссорясь и заключая перемирие. рои превращались из туманных схем & осязаемых, живых дурилок - от страха перед этой неожиданной материали¬зацией даже замирало сердце. Чуть позже в стране стаи сбываться придуманные нами в пьесе события, и нам отда¬ло совсем нехорошо. В ту пору лично я еще не зациклива¬лась на мистических моментах своей жизни, не обращала внимания на всяческие посланные мне Судьбою знаки. Между мной тогдашней и поджогом Вудстока-99 еще ле¬жали мирные, относительно безъядерные годы. Прудовский - тот и во всем был далек от всякой чертовни... Что могло бы случиться, допиши мы с Леонидом это чудовище до конца? Сработали бы намеченные нами сюжеты?

Политика вовремя развела нас - Прудовский стал пресс-секретарем Министра по делам печати (кажется, Филатова), заважничал необычайно! У него не было боль¬ше ни секунды, чтобы звякнуть ложечкой о стакан, морить вечно молодых мух ядреным сигаретным дымищем, порассуждать с моей матушкой о Смысле нашей брен¬ной жизни... От последнего акта "Пьесы" остались лишь скромные сценарные разработки, да отдельные более или менее отшлифованные монологи и моноложки.

Позже, оставив хлопотный пресс-секретарский пост, Прудовский звонил пару раз и предлагал завершить столь бурно начатое дело. Но "арийская" пучина поглоти¬ла меня с головой... Леонид же тихо и незаметно умер.

Эту печальную новость мне сообщили через год после смерти Прудовского знакомые хипы, с которыми хорово¬дился его сын.

Листаю машинописные страницы и выхватываю живописные куски из жизни славного государства Силенсьосо, гражданам которого каждый день недодавали по одному миллиметру территории. А так как каждый недоданный миллиметр, политый слезами обездоленных, детей, превращался в километр, то при последнем под¬счете оказывается, что это государство должно раз¬лечься на территории Европы, Азии, Америки и Австра¬лии... И вот в этом государстве одним прекрасным ут¬ром появляется загадочный Пришелец, вынимает из при¬несенного с собой чемоданчика парик: с намертво прикле¬енной к нему короной, выворачивает наизнанку плащ, - с изнанки плащ расписан под горностай. Пришелец садится на складной стул и в самый разгар положенного по рас¬писанию жизни в государстве "национального позора" включает сирену и объявляет остолбеневшим от тако¬го нахальства гражданам:

- Мой народ! Наконец-то пришла пора осчастли¬вить тебя своим появлением. Я твой грозный, но милосерд¬ный, король!

И его действительно делает королем шайка мест¬ных: судейских и торговых воротил, решивших, что лучше свои в доску сумасшедший у власти, нем прежний порядоч¬ный, пусть старый, но неподконтрольный им президент.

Король вводит в действие закон о париках. Каждо¬му настроению теперь соответствует свой парик - на¬пример "гневательный", "радостный", "горюющий". Таким образом король (мы его назвали почему-то Макдональд, или Мака) не только улучшает потрепанный вид граж¬дан, но и упраздняет антиэстетичные лысины.

Мака ликвидирует Швейцарию, т.к. ее придумали "швеи, швейцары и масоны", враги государства. Слово "швея" подлежит обязательной замене на "портниху", "швейцара" меняют на "вышибалу", а людей по фамилии "Швец" просто уничтожают, как и швейцарский сыр - в нем слишком много больших дырок: нечего деньги за пусто¬ту драть! Проблема нищеты решается Макой радикально - у богатых отбирается все имущество и отдается сро¬ком на 5 лет неимущим. Через пять лет совершается ро¬тация - богатство изымается у новых хозяев и передает¬ся следующим на очереди...

Молодежью в государстве решено считать людей в возрасте до 50 лет, к среднему возрасту относят жи¬телей от 50 до70. Пожилыми считаются те, кому пере¬валило за 90. Им приказано сидеть по домам, не выходить на улицу, дабы старческим немощным видом не портить общую картину молодого здорового общества. Если же какой-нибудь старик по слабоумию все-таки вышел на улицу, дети имеют право забросать его... теннисными мячиками. В столице строят большой завод по производ¬ству теннисных мячей - вот вам и частичное решение проблемы безработицы. В пьесе было много всяких шу¬ток и приколов, но заканчивалось все, естественно, ужжжасно - власть захватывала шлюха и бывшая бар¬менша Франсуаза, которая быстро расправилась со свои¬ми дружками и смешала с землей самого Макдональда. С воцарением этой женщины на несвежем королевском троне в Силенсьосо начинается настоящий фашизм.

Может быть, пара монологов, написанных мною для "Пьесы...", и фрагмент второго акта, сочиненный вместе с Леонидом Прудовским, покажется кому-нибудь интересным.

ФРАГМЕНТ 2-ГО ДЕЙСТВИЯ "ПЬЕСЫ ДЛЯ СУМАСШЕДШЕГО В ЗЕРКАЛЕ"

КОРОЛЬ: Где моя верноподданная пресса?

Трактирщик Горацио подталкивает в спину Журнали¬ста, который нехотя выходит вперед.

КОРОЛЬ: Как называется ваша газета, голубчик?

ЖУРНАЛИСТ: "Долой все!".

КОРОЛЬ: Сколько у нее подписчиков?

ЖУРНАЛИСТ: Не слишком много, но...

КОРОЛЬ: Только не говорите, что вам не хватает де¬нег на раскрутку! Свежая кровь... Всему миру не хватает свежей крови! И мы с нашей новой газетой "Жгучая милость" милостиво снизойдем до остальных слаборазвитых стран. Пусть свет нашей мудрости сияет над миром, и каждый из 5 миллиардов жителей земного шара, просыпаясь, впитывает наши Богом благословенные мысли. С сегодняшнего дня вся цензура отменяется. Материалы к печати подписываем, ес¬тественно, я и мой народ... В лице ... э-э-э... (показывает пальцем на Остапа, героя "Национального позора") вот это¬го представителя лучшей части мыслящей интеллигенции!

ОСТАП (от смущения крутит длинный ус): Да я ж, батько, в грамоте не разумею...

КОРОЛЬ: Браво! Узнаю мой народ - усат, скромен, прост... Прост, как долгожданная правда!

ЖУРНАЛИСТ (хватает со стола графин и разби¬вает его вдребезги об пол): Что это за фарс, я позволю се¬бе спросить?! Да, я всегда жаловался на отсутствие гранди¬озных новостей и интересных событий в нашей богоданной стране. Да, признаюсь честно, сам частенько сочинял кое-что для оживления чрезвычайно тусклой картины... А кто из вас может похвастаться знакомством с абсолютно честным журналистом? А-а, то-то и оно, честность и пресса - понятия несовместимые. Какими бы независимыми и честными ни объявляли себя братья-писаки, всегда можно раскопать ду¬дочку, которой они подпевают. Объективность - миф, это понимает любой умеющий логически мыслить человек. Так называемая "объективность" субъективна.

ТРАКТИРЩИК ГОРАЦИО: Короче, Цицерон! Кто длинно говорит, тот обычно далеко не убегает!

ЖУРНАЛИСТ: Я писал по велению сердца, по зову души... А теперь какой-то остряк, страдающий синдромом периферийно-интеллектуального дефицита, собирается уп¬равлять моим вдохновением... Подписывать МОИ материалы! Я решительно заявляю протест против попытки оказать дав¬ление на прессу! Дай таким лунатикам волю - и через час вам заявят, что свобода прессы здравствует отныне и во веки ве¬ков, но бумага и типографии в интересах народа упраздня¬ются раз и навсегда!

КОРОЛЬ: Баста! Танто верррде комо рррохо, бас¬тарде мае тарде и миль сьентос мадрррес! Твоя голова - во¬нючий горшок. Черви иссушили твой изначальный мозг, и он стал таким маленьким, что болтается в черепе, как горошина в погремушке... Знаешь, компадре, я думаю - тебе следует отрубить башку. А что по такому поводу думает сама башка? Да ничего она не может думать, у нее паралич! Паралич по¬гремушки! Народ мой, сердце мое!!! Сейчас я устрою вам ма¬ленькое развлечение без различия чинов и рангов. Я знаю... Мне доподлинно известно, как простой трудолюбивый народ любит честные публичные казни! (Кивает в сторону Журна¬листа.) Отрубить ему голову!

Реакция толпы неожиданна для Короля - раздается глухой ропот, Остап в замешательстве потирает стриженый затылок, слышатся истерические вопли женщин...

ЖУРНАЛИСТ: Парень, а тебе не кажется, что у тебя крыша поехала?!

ФРАНСУАЗА: Вы бы помолчали напоследок, сеньор писака! (Обращается к Королю) Макуша, ты - первый на¬стоящий мужчина в этом крысятнике... Но у нас уже 200 лет никому не рубили погремушки. Местные месье разучились делать Это.

ТРАКТИРЩИК (измеряет веревочкой от колбасы голову стоящего рядом Композитора Гуго и, довольный результатами обмера, доверительно шепчет на ухо музыканту): Ну что, всенародный композитор? Что, голая му¬зыкальная задница? Твоя-то погремушка еще тебе не надоела?

КОРОЛЬ: Законы диалектики учат: если в государст¬ве нет палача, его необходимо... необходимо избрать. Леги¬тимно. Всенародным голосованием. Задумаемся покрепче, и поймем, что в любом государстве палач - самая главная сани¬тарная должность, а быть палачом - почетная обязанность каждого гражданина, соблюдающего гигиенические требо¬вания. Милейший (показывает на Судью Куука), мне думает¬ся, что на данном этапе пересмотра нашей истории Нацио¬нальным Палачом следует назначить Вас. Ваше образование позволяет Вам отличить филейные части от головных... Кто голосует за мое мудрое решение?

И сам Король первым поднимает руку. За ним - Гора¬цио, Франсуаза, Композитор, Поэт, Мать-Настоятельница, Капитан.

КОРОЛЬ: Кто против?

Против все остальные, практически вся площадь.

КОРОЛЬ: Кто воздержался? Видите, все единоглас¬но "за".

Судья Куук падает в обморок.

ТРАКТИРЩИК ГОРАЦИО: Ваше Величество, может быть, моя голова тоже погремушка, но я чувствую, что без спонсора здесь не обойтись! Когда речь заходит о том, чтобы народ оторвал задницы от мягких сидений и повеселился, как встарь, то старый Горацио тут как тут. Позвольте... Одну минутку...

Тащит колоду для рубки мяса, потом приносит топор.

СУДЬЯ (медленно приходя в себя): Мы все присягать на верность наш закон. Смертный казнь - есть бесчело¬вечен и отвратителен. Кроме того, она противозаконен. Эрго, я не могу идти против закон! Я предпочитай положить свой собственный голова на плаха, но не быть палач.

Подходит к колоде, становится на колени, кладет го¬лову на колоду.

ГОРАЦИО: Если дело пойдет так и дальше, и все ока¬жутся такими же сознательными, как этот "недофинн", мы сможем набрать погремушек для образцового африканского оркестра.

КОРОЛЬ: Народ мой! Мы изберем другой путь, и явим всему миру образец гуманизма и милосердия. Как изве¬стно даже 80-летнему старцу, кровь - одна из самых некаче¬ственных красок в мире. Она пачкает и мысли, и тела, и одежду. Каждая хозяйка знает, как трудно отмыть кровь, ког¬да отрубишь палец, а тут - голова... Диаметр истекновения жидкости значительно больше, и поэтому, май чилдрен, Мы, божьей милостью Царь-монарх-король, решили рубить го¬ловы куклам, Куклам.

ГОРАЦИО (про себя): Куук-лам.

КОРОЛЬ: И пусть эти презренные тыквенные бошки (показывает на Журналиста и Судью) мучаются всю жизнь, всю оставшуюся жизнь, зная, что по их презренной вине какой-то ребенок остался без любимой куклы...

Всхлипывает, сморкается в платок, жалея детишек.

БАНКИР: Гениальный гешефт, Ваше Величество! Од¬ним ударом топора решается столько вопросов: резко увели¬чивается производство игрушек в стране, что влечет за со¬бой создание новых рабочих мест. Потрясающий экономи¬ческий проект. В целях улучшения экономического положе¬ния в стране я бы советовал отрубить хотя бы раз голову каждому жителю страны. Для быстрейшего осуществления экономической реформы я жертвую две самые лучшие кук¬лы с конвейера моей фабрики.

Вносят роскошных кукол величиной с пятилетнего ре¬бенка. Капитан пристраивает голову одной из них на колоду.

КОРОЛЬ (патетически): Делай же свое дело, палач!

Горацио с удовольствием замахивается и обезглавли¬вает одну игрушку. Подобная процедура проделывается и со второй куклой. Навзрыд плачут дети.

КОРОЛЬ (обращается к Журналисту, который буквально онемел от идиотизма происходящего): Смотри, смотри, изверг, на результаты твоего неповиновения... Разве твоя червивая погремушка стоит хотя бы одной сле¬зинки ребенка?!

СУДЬЯ: Мне надоел созерцать весь этот бедлам. И раз уж мне оставлять так называемый погремушка на моих плечах, я буду позволять себе немного думать. И, пожалуй, решу объявлять свой апартамент "независимой зоной" в этом очень сумасшедший государство. Я буду заявлять, что отныне все декреты так называемый Монарх будут действо¬вать в мой апартамент после одобрений Совета в лице меня самого!

ЖУРНАЛИСТ: Раз пошла такая пьянка, сеньор Куук, я с Вами! Мы объявляем федерацию независимых квартир или апартаментов, как Вам будет угодно, и каждый желаю¬щий может свободно присоединиться к нашей истинно реги¬ональной группе!

Куук и Журналист, обнявшись, уходят, Остап тщетно пытается приставить кукле отрубленную голову.

КОРОЛЬ (вслед Журналисту и Судье): Только по¬плотнее закройте двери ваших независимых квартир! А то я не ручаюсь, что смогу сдержать праведный гнев моего наро¬да, (про себя) Два-три смутьяна только простимулируют мое чувство голода, а значит я не потеряю нюх и останусь вол¬ком, как и родила меня на белый свет святая в своем безумии женщина по имени Мария...

ФРАНСУАЗА

(фрагмент из 2-го действия)

Франсуаза одна в комнате. Несколько пустых позо¬лоченных рам на стенах, кресло с кучей неглаженого белья, канделябры с огарками разномастных свечей. Карты Таро на столе, петушиная голова, игральные кости.

ФРАНСУАЗА: В такие моменты, когда появляется желание исповедаться, да нет под боком подходящего свя¬щеннослужителя, положено подходить к зеркалу и разгова¬ривать со своим отражением... (подходит к пустой раме, просовывает в нее руку) Говорить со своим вторым "Я", не умеющим возражать... Господи, зачем смотреться в зеркало и видеть там покорное существо, повторяющее каждый твой жест и каждое твое слово?

Достаточно посмотреть вокруг! Чем сильнее ты ста¬новишься, тем больше людей из твоего окружения повторя¬ют тебя, пытаются стать твоим двойником - лишь бы не тро¬нула, лишь бы похвалила, лишь бы озолотила. Ты слишком хорошо научил их покорности, Сын Божий! От пощечин пра¬вые щеки у них стали совсем медными, а они уже подставля¬ют левые...

Медные сердца, медные мозги, медные лица... Услышь мои слова бедный Макдональд, он непременно добавил бы (говорит, подражая голосу и интонации Короля): "медь со временем покрывается зеленью... медные кости... медные гос¬ти.., монет из них не наделаешь, свой профиль жалко тратить на эту чепуху!". О Макдональд, Макджональд, Макдондональд! Безумец-самоубийца, гениальный уродец, слепок моего чет¬вертого Я! А я ведь люблю его... Слышишь, бабушка Елизаве¬та? Люблю любовью тигрицы, облизывающей своего беспо¬мощного детеныша. Таким был бы мой ребенок, жалкий оско¬лочек сгнившего в похоти человеческого величия... У меня ведь мог родиться только урод... И, поняв это, я двенадцать раз убивала его, ликвидировала его двенадцать раз, бабушка моя Елизавета, твоего дефективного внучонка. И Бог покарал ме¬ня явлением этого психа, сложив его из двенадцати комочков той неродившейся плоти, добавив райской некачественной глины и состарив его лет на 50... Интересно послушать, бабу¬ля, что бы ты ответила на тираду бешеной Франсуазы, крош¬ки Фрэнси, коронованной проститутки?

Подходит к очередной раме, принимает позу старуш¬ки, говорит манерно, иногда грассируя - словом, копирует собственную бабушку, то ли зеркало, то ли портрет.

ФРАНСУАЗА-БАБУШКА ЕЛИЗАВЕТА: Когда ты вы¬растешь, у тебя будут детки, розовощекие очарования в кру¬жевах и лентах... Они так вкусно пахнут, Франсуаза... Зем¬ляникой и ангелами... Что это за женщина, если у нее нет двух или трех прелестных ребятишек. Сама природа надели¬ла дочерей Евы способностью давать жизнь маленьким ка¬рапузикам.

Франсуаза вдруг показывает язык, делает неприлич¬ный жест и кричит, обращаясь к пустой раме.

ФРАНСУАЗА: Накрахмаленная свинья ты, бабка! Зем¬ляника... ангелы! Карапузики воняют, бабка! Ты вытолкнула троих карапузиков, и один повесился от ужаса перед буду¬щим, другой раскроил черепок обидчика твоим же топором и угодил за решетку, а моя мамуля родила меня и... с испугу от¬дала Богу душу... Ты ей вовремя про землянику, видно, не рас¬сказала. Когда я вижу беременных, похожих на тоскливых ко¬ров, мне хочется просто-напросто перегрызть им глотку. Они же убийцы, убийцы, капустная императрица Элизабет! Рожа¬ют детей, не думая о том, что этих детей ждет в мире, полном гадов и гадин. Они, видите ли, обновляют свой организм, они удовлетворяют свои здоровые инстинкты, они рожают дете¬нышей, а потом подыхают. И детишки дохнут вслед за ними, кто - сам, кому - помогают. Так кто больший преступник - тот, кто дает ненужную жизнь, или тот, кто ее отнимает?!

В одной из пустующих рам появляется отец Франсу¬азы, солидный мужчина, с усиками, закрученными вверх.

ОТЕЦ: Ты - дура, Фрэнси, умная, но все-таки дура! И не оскорбляй свою бабушку - она была святой женщиной. Пару незапланированных малышек благополучно утопила в голубом озере, по твоей теории - совершила благое дело! А инстинкты - великая вещь, Фрэнси, на них мир держится! Мужчины - вожаки стаи. А женщины... Хм, женщины... По¬смотри внимательней на танцы, Фрэнси, и ты поймешь, что солист - петух-говорун, соблазняющий танцовщиц-курочек. А обнаженные дамы на высокохудожественных полотнах? Уверяю тебя, Фрэнси, святое искусство здесь ни при чем -лорды и простые мужики смотрят на пышнотелую Данаю, и мысли у них... об одном и том же... как бы... Сама понима¬ешь, трахнуть такую тетку... и...не один раз!

ФРАНСУАЗА (ничуть не удивившись появлению давно умершего отца в раме): Красиво начал, па, но пошло закончил. Ничего нового, па, ни капельки нового. Старая песня - зачем женщины красятся и пользуются духами: бое¬вой арсенал самок. Повышенная пахучесть самок. Для при¬влечения самцов, па, таких, как ты, как банкир, как судья, как проклятый Гуго, Горацио... Не-на-вижу эти куски мяса! Один кусок мяса запихивает свои части в атласные трусы и бюст¬гальтеры, припудривается, красится и прется на улицу, где фланирует другой кусок мяса, в брюках с подтяжками, и пя¬лится на раскрашенные тушки, роняя слюну... (скороговор¬кой, молитвенно сложив руки и закрыв глаза) Ненавижу сусальных подслеповатых мадонн, рахитичных святых, убо¬гих на паперти, плотников и президентов... Ненавижу и са¬мое себя, потому что сделана из того же мяса, что и все, на¬полнена такой же кровью, что и все, и должна быть запро¬граммирована, как все телки. Ненавижу двуногих самцов, по¬жирающих, рыгающих, исходящих мудростью, спермой и потом! Грязные мысли, грязные ноги... Ненавижу природу, сотворившую нас такими. Великий поэт - первостатейный пошляк и сифилитик, великая певица - чревоугодница и лесбиянка, великий премьер - пьяница и бабник, великий фило¬соф - закомплексованный болтун... Один Макдональд на са¬мом деле не знает, как это делается, как совокупляются два куска мяса... Складывает к моим ногам разные баночки, ва¬зочки, горшочки и бормочет о каких-то сосудах... Компенса¬ция безумием. Господи, бабушка моя Елизавета, господи, отец мой Грэнд Фанк, я заставлю их стать тем, чем они явля¬ются на самом деле. Без всяких теорий и построений, без ар¬хитектурных излишеств они станут животными, свихнувши¬мися на собственных инстинктах... Я отомщу им, как не мсти¬ла еще ни одна восточная женщина. Клянусь, я буду гонять хлыстом это стадо свиней, хитрец Иисус!

КОРОЛЬ

(фрагмент из 2-го действия)

Король стоит перед огромным треснувшим зеркалом, пытаясь увидеть в нем свое отражение. Отражения нет. Вид¬на только пижамная куртка не первой свежести с нашитыми бумажными белыми лилиями, да левая босая нога. Все ос¬тальное загадочным образом стерлось.

КОРОЛЬ: Зеркала придумали для того, чтобы видеть, что творится у тебя за спиной. Не выросли ли у тебя крылья, не зазеленела ли крона у соседа, не пробит ли потолок кор¬нями тех, кто стоит перед магическими стеклами выше тебя. Такие корни, украшенные жизнетворными кислородными шариками, могут опускаться все ниже и ниже, пока не увен¬чают твою голову. И тогда ты оказываешься единым целым с верхним этажом, который, в свою очередь, таким же ботани¬ческим способом связан с еще более высоким ярусом. В зер¬кале все видать! (Запыленные лилии на пиджачной куртке начинают превращаться в огромные синтетические подсолнухи, проступает намотанный на левую ногу ку¬сок веревки.) Корни могут опутать голову, сплющить ее, де¬формировать сознание и то, что под ним подразумевается. Смотри в зеркало, дружок, чтобы вовремя отскочить в сторо¬ну. Но при отскоке не разбейся! Стекло должно отскакивать от стекла без риска для жизни. Я давно знал, что люди - все¬го лишь сосуды. Те, кто повоспитаннее - из стекла потоньше, кто попроще - из глины. Но один поэт-торопыга со срезан¬ным подбородком, глазами-полтинниками и носом на выда¬нье подкараулил мою мысль и прокричал ее трижды раньше меня. Вот почему я разлюбил нынешних поэтов - они только прикидываются сумасшедшими. Так удобнее сбиваться в стаи и шарить по оврагам в поисках лунной кости, уже об¬глоданной их собратьями по волчьему аппетиту. Но я-то чую, чую, когда настоящие волки становятся трубадурами и тру¬бят всемирное Одиночество!

Наверху раздается звук отдираемого дерева. Кто-то разбирает потолок. Король начинает дорисовывать помадой Франсуазы на зеркальной поверхности свою правую ногу, явно желая получить собственное полное отражение.

КОРОЛЬ: Ага, кто-то корешки пускает. Поэтишка ук¬рал мою Богом данную идею, опошлил ее, и никто за это пре¬ступление его не расстрелял! И тогда я расхотел быть сосу¬дом. Мне расхотелось страдать в ожидании жидкости, кото¬рую в меня должны влить. А я ведь был из тончайшего хрусталя, во мне играли такие искры! А какой дин-дон рассыпался под солнцем! Но одно дело - быть просто формой, а другое... Тс-с-с! Кто корешки пускает, тот подслушивает. А другое -быть содержанием. Или на содержании у содержания. Содержанец содержания. У-у-у, чую, чую тебя, поэт-убийца. В полосатом пиджаке каторжника, с украденным бриллиантом кувейтского шейха на мизинце. Я решил в отместку тебе стать жидкостью, свободно переливаться из одного сосуда в дру¬гой, вальсировать в благородном фарфоре и тарантелльни-чать в деревенском горшке. Нашептывать великое в кубке Макиавелли и материться в граненом стакане грузчика ме¬бельного магазина. Грузчика знают все, а Макиавелли? Раз, два и обчелся, но какой шепот, господа! Какие последствия! Я сумею отыграться на миллионах сосудов-сосудиков-сосудок.

Тем, кто возится наверху, удается отодрать несколь¬ко досок, и они начинают опускать в образовавшуюся над головой Короля дыру огромную рыболовную сеть.

КОРОЛЬ (внимательно глядя на спускающуюся сеть): О-о-о! Кто додумался пустить ТАКИЕ СЫТЫЕ КО¬РЕШКИ?! Разве на этом чердаке уже не те, кто там был рань¬ше? Смена караула? Но я же успею отскочить, чтобы они не сплющили еще раз мою несчастную королевскую голову! Мне же не надо бояться, что я разобьюсь! Я же не сосуд! Не сосуд я! Но, если я - жидкость... Франсуаза! Франсуаза! Я искал идеальный сосуд, но его нет, мадам-месье, его нет. О Боже! Как я боюсь расплескаться!!!

Тяжелая сеть обрушивается на Короля сверху, сби¬вает его с ног. Падая, он ударяется о Зеркало. В Зеркале с бешеной скоростью начинают меняться изображения: от Великого Вождя Апачей - до огромной китайской вазы из Эрмитажа.

13 СТУПЕНЕЙ В ПРОРУБЬ

***

Лестница случайно упала -

Ее сбил башкой пролетающий мимо не сокол,

А голубь,

Лестница случайно упала,

да так и осталась...

13 ступеней не в небо,

а в прорубь.

ТУСОВКА

Отвязка тусовки - безумство бригады шаманов,

Не знающих духов в лицо, но

Создавших свой Бубен.

Спирт - на язык. Черный уголь - на хвост.

Хана - трамвайным путям и сторуким тиранам.

Тусовка уже оперилась -

У нее есть свой тост,

Но не ГОСТ.

Синие губы замазаны алым.

Грива к гриве. Гребешок к гребешку.

Гребень на знамени, драном от выбитых стекол,

Бусы из пробок, грязь на любимом мешке,

Кентавр единства выедает у циклопа-мента его уставшее око.

Идиоты и барды висят на балконах, как гроздья,

У них есть своя бесконечность -

Им был Бог в помощь роздан...

ВСЕОБЩАЯ КОРМИЛИЦА

Разве можно идти вперед,

С лицом, обращенным назад?

То ли дело - идти назад,

С лицом обращенным вперед!

В результате - на месте марш Черномора -

С четвертованием

Севером - Югом- Востоком - и Западом:

Четырьмя плоскостями

С номером

Старого бомбардировщика,

Укрощавшего Дрезден,

Но угодившего в Атлантиду.

Меня подводят к обрыву,

Чтобы сбросить к праматери,

Молодые волчата со вставными зубами

И контактной линзой на третьем глазу.

Их поскуливанием Том Сойер

Покрасит забор тете Полли

Над которым глумятся евразийские сорняки,

Принесенные ветром с запрещенных плантаций

Ренегатов побитого молью Кремля...

Праматерь нехотя ловит меня в полете,

Колыхаясь упитанным телом,

Водружает на безработную пулеметную вышку,

А из волчат плетет себе ожерелье Endash;

Прикрыть в непотребные холода

Непотребно мясистую грудь

Всеобщей Кормилицы.

ВОССТАНИЕ РЫБ

Когда уставшие от рыбьих похорон

Глубины

Извергли на песок восставших рыб,

Небесный колокол

Тотчас же возвестил.

Что день грядет

Восстанья птиц,

И воздух,

Пробитый пулями крылатых тел,

Не сможет напитать людей,

Виновных в этой буре.

Но сначала -

Восстали рыбы

И, тускнея чешуей,

Заполонили улицы поселка.

Скользили люди по горбатой мостовой,

Своим глазам не веря:

Для чего

У камня плавники?

Зачем быть камню рыбой?

Но жара

Лишала их способности понять,

Как удалось расстроенным глубинам

На землю отрядить своих послов...

И рыбы снова превращались в камни,

Исхоженные вдоль и поперек

Людьми, уставшими глядеть под ноги.

Эй, ведь они явились мстить!

Но на какой высокой ноте

Клич мести был оборван -

Не узнать,

Хотя беззвучный крик всегда

Страшней бывает

Крика в голос.

В живых осталась лишь одна,

Игравшая с жемчужиной рыбешка.

Она не слышала

Ни звона колоколен,

Ни крика рыбаков,

Ни плача рыбьей смерти.

Жемчужина была фальшивой,

В глубь морей

Ее отправил бывший камикадзе,

Снабдив клеймом "Made In Japan";.

На всякий случай.

ВОССТАНИЕ ПТИЦ

Никто не знал,

Чем кончится тот день

И где орел

Совьет себе гнездо,

На солнце

Вспыхивали пятна раздраженья.

Оно пыталось скрыть огромную дыру,

К которой мчались

Словно стрелы

Птицы.

Оно хотело, чтобы крылья

Оплывали воском,

Хотело образумить журавлей и сов,

Летящих к солнцу грозовой

Кричащей

Тучей,

Вернуть их крыльям запахи земные

И завалить охапками травы.

Но клетки были сломаны,

А строки,

Где соловей царил, воздав хвалу любви,

Простили людям -

Так прощают оскорбленья

Неумному противнику.

Гербы,

Украшенные в прошлом силуэтом

Надменных птиц,

исчезли.

Этот бунт

Землянам стоил возмущенья и досады,

Стихов и символов,

Привычек и примет...

Леса недоуменно листьями шумели

И кроны обнажали в знак печали.

А птицы?

Стая к солнцу поднималась -

И воронье щадило канареек,

И сокол охранял в полете лебедей...

Так где орел совьет себе гнездо? -

За солнцем, -

Обещал всем мудрый дятел, -

Когда минуешь черную дыру,

Высоты небывалого звучанья,

Высоты небывалой чистоты,

Не взорванные громом городов.

Там крылья не слипаются от грязи,

И вдоволь корма на ладонях Доброты...

От страха гибли сотни сизарей,

Привыкших к подоконникам и крышам,

К помойкам во дворах,

Где в битвах с кошкой

И смерть красна...

Устал орел,

И загрустили сойки,

На землю возвратился пеликан -

В свой зоопарк, в час сытного обеда.

Но все-таки до цели добрались

Колибри и тукан,

Сова и воробей

И много смелой мелочи пернатой.

Птиц не сожгли жестокие лучи -

Им солнце,

Сжалившись,

Открыло дверь в страну,

Где нет силков и бомб,

Охотников и дыма,

Есть только небо,

Небо,

Небо,

Небо,

Похожее на первый птичий сон... -

Гляди! Сегодня солнце

Решило песню спеть,

И превратиться в птицу! -

Перед закатом про себя отметил сторож

(Катило солнце к горизонту,

Напевая

Мелодию ликующих фламинго

И примеряя

Подаренные крылья журавля).

А пеликан вздохнул,

Стыдливо пряча недоеденную рыбу,

Ту самую, что в День Восстанья

Играла жемчугом с Японских островов.

ОТБОЙ

Бешенство черных глаз нейтрализуется бешенством синих,

В пропасти между нами завис золотистый камень

не моей мостовой...

Слышу, как горбится ночью земля -

Под ней копошатся сердитые свиньи,

Играет в жучка до полученья приказа хмельной, но честный

конвой.

Кто - судья?

Кто - виновный?

Кто - понятой?

Отбой.

1990 г., март-июль

***

Послушай, жизнь - это танец

Двух обреченных сердец,

Это - две неглубокие ранки

От самодельных венчальных колец,

Бунт обездоленной плоти,

Романсы безумных идей...

Ты знаешь, любовь - вот жестокость.

Охота на нерожденных детей...

***

Почему для меня нет места у ног человека

с цыганским лицом?

Его рубаха красна от невидимой крови.

Он сам себе руку к чужому кресту

прибивал нестерильным гвоздем-

В знак протеста против здешних невыносимых условий

(Их никто не носит ни в дверь,

ни в окно,

ни в суме.

Они миллионы сограждан надежней надежд повредили в уме -

Протянули под килем абсурда на сыромятном ремне).

Здесь - это здесь! - тридцать знаков милицейских

дубинок для протяжного крика -

Евроазия высечена жеваной плетью,

Эстеты-знакомцы слепнут исправно,

смотрясь в глаза преподобного Стинга.

Кто попроще - подключается к линии, названной доктором

"электрической сетью"

(для того, чтобы стать потоком зарядов любви

и в тоннелях проводки клеймить яркой вспышкой свинцовые

лбы...

Потом -

паутина обугленных снов и сетевых одиночеств

роскошно венчает столбы).

Я - в дороге,

Лоб леденеет от недельной, как похолодание, боли,

В ушах - духи неусыпноинформационного радио

поставили классные пробки.

Человек с цыганским лицом

кроет крышу цыганского храма

дерзко пахнущим толем,

Чтобы золото, снятое левой рукой,

расплавить в орущей от голода топке...

НЕБЕСНЫЙ ВОЛОНТЕР

Он делал крылья из фанеры и в полнолуние летал,

Она молилась, но без веры, лишь чтобы попик не ругал.

Он строил лестницу на небо, мечтая об экстазе сфер...

Она пекла лепешки хлеба, не зная азбуки манер.

Он сеял лотосы в Нирване, имел патент на третий глаз,

Она любила мыться в бане и пить под липой свежий квас.

Он ритуальный бег индейцев мог увидать на дне озер,

Она ждала красноармейцев, цветами украшая двор.

Он тихо уходил в деревья и нежно шелестел листвой,

Она носилась по деревне за бесноватою козой...

Вот разошлись они небрежно: ей выпал Запад, не Восток,

Там джентльмен приятно-нежный

собачкой лег у русских ног.

А он - мостил дорогу в небо,

Но не хватило кирпича,

Упал и умер...

И в деревне не вспоминают Кузьмича

"The mind is a monkey"

Stephen King

"The Mist"

Мой мозг - моя обезьяна,

Растерявшая шерсть

в истерическом блюзе,

Припорошенная крупинками манны,

но не снегом,

Окрашенная кровью,

а не соком арбуза.

Небо надето на две трубы

крематория экологии.

Моя обезьяна фиксирует красочность данной картины -

Квадраты бетона исхожены инфарктными богами.

Которые думают, что вызнали все,

Но - лишь половину.

Хэви-метал куется в другой стороне озарения -

Полуголые черти из дров выбивают сознание.

Инфарктным богам известно,

что огонь связан с яростным трением,

И тех, кто протерся, не вытерся,

отдают чертям на заклание...

Слепой блюзовик никогда - never, never&never

не видел опят обреченного леса.

Мой мозг - обезьяна,

которая к старости станет

бомбой кокоса.

Заточенная в крахмал педантичная woman&doctor пытается

вызнать суть стресса,

И за попытку проникнуть глубже центра земли

Ей положены розы.

Она не учла одного:

мой мозг -

моя обезьяна!

15 августа 1991 г.

ВЕТЕР И НОЧЬ

(псевдоанглийская баллада)

Усталый ветер к ночи прилетел

И попросил приюта и ночлега,

А засыпая, он шепнуть успел,

Что видел там, за пеленою снега.

"Я видел край, где вереск не цветет,

Где в траур тишина давно одета,

Своим победам Зло там счет ведет,

Кромсая жизнь не сказанной, не спетой.

Там дети убивают стариков,

Невест у братьев братья отбирают,

На царство там венчают дураков,

А мудрецов на гибель обрекают.

Они не слушают ни в чем меня

И очень быстро станут серым пеплом," -

И замолчал у жаркого огня

Тот, кто устал быть вездесущим ветром.

"Созданий я не видела глупей,

Нем те, кого ты убеждал в обратном, -

И ночь закрыла поплотнее дверь,

Снов гостю пожелав приятных. -

Как хорошо, что есть на свете Я ...

Та, что закроет непроглядным мраком

предательство и прочие дела,

Все подлости, творимые от страха,

Как хорошо, что есть на свете Я...".

ПЛЫВИ В СЕБЯ

Плыви в себя -

Пускай глаза твои потухнут

Для тех, кто в них пытается читать написанную не тобой новеллу

(О зеркало души! Зеркальных дел маэстро

Отравлен ртутью сотни лет назад

И похоронен под Пизанской башней.

Она пытается сойти с его могилы,

Да ноги башни приросли к земле...)-

Уйди в себя - там озеро без дна

(Монету бросишь, чтоб вернуться,

И угодишь в Юпитер иль Сатурн -

Без дна... и Бездна...

Холодок по коже

и ход астрономических часов

в гастрономическом экстазе человека...).

Но-

Озеро без дна!

Отправь туда горящий можжевельник

терновый куст,

терновые венцы.

И-

миллион найдешь не змей -

веревок

для стягивания рук,

поднявших ключ к воротам.

А за воротами - душа

купается в траве свободной кобылицей,

не знающей седла и жестких шпор

и запаха паленой конской шкуры

от поцелуя раскаленного клейма.

Беги в себя -

как в ночь святой Агаты

бегут и ведьма и колдун…

В прозрачность не стекла, а странного вина,

налитого им в кубки Люцифером ...

Как штопор - винтовая лестница внутрь,

Ввинтись в себя,

когда терпенье

приглушает свет

восточного фонарика судьбы

И в окна смотрит смуглая старуха

с листком пергамента без груза сергуча.

А на листке - твое число и имя...

Сойди с ума, но не иди за ней.

Еще не время превращаться в птицу,

Еще твой колокол-

лесной цветок,

не знающий молитвы поминальной.

СЛАДКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спать уходят корабли

В пелену тумана,

Отдыхают на мели

беды капитанов,

Отдыхают якоря,

впившись в дно морское,

уложила спать Земля

доброе и злое.

Уложила у костра

пьяного бродягу,

Рассчитала до утра

Огненную влагу,

Убаюкала птенцов

песенкой о мошках,

Пожелала вкусных снов

толстым рыжим кошкам,

Ностальгическим котам -

доблестной охоты,

всем лягушкам и ужам -

теплого болота...

Спать уходят корабли

в пелену тумана,

отдыхают на мели

беды капитанов...

ВОЕННАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, ангелочек,

спи на подушечке,

Мама пришьет к ней атласные рюшечки,

Мама споет тебе милую песенку,

Чтобы спалось детке мирно и весело...

Баюшки-бай.

Где-то хипы забивают косяк,

Панк на помойке надыбал ништяк,

Где-то разведчик взял пакостный след,

Дом у дороги стоял... Ба-бах!!! - дома нет.

(Позже разведчик настиг террориста,

"Сплин" выпускает альбом "Alta Vista")...

Баюшки-бай.

Ранний мороз гонит с улиц путан,

Падает с неба башенный кран,

Где-то наркот с песней вводит иглу,

Сопротивляясь тотальному злу...

Спи, ангелочек,

спи, на подушечке,

Мама пришьет к ней атласные рюшечки.

Спрячет под рюшечку

классную пушечку...

Спи, засыпай!

***

Я закачусь колечком

Под плюшевый диван,

Там притаилась вечность -

грошовый талисман.

Там фантики и спички,

Там пуговиц глаза,

Там перья от синички

И пыльная слеза.

Я закачусь колечком

под плюшевый диван,

Ищи меня со свечкой,

согнувшись пополам,

Там хвостики от яблок

И старый толстый кот,

Его будить не надо -

Проснется, сам уйдет.

Я закачусь колечком

Под плюшевый диван,

Там притаилась вечность -

Грошовый талисман...