Бульвар шевелился, потягивался, вздыхал, крякал, привставал на цыпочки, ловко ловил на зеленую ладонь солнечный всплеск, еще не успевший остыть от общения с весенним небом... Шла женщина, любуясь своим красно-сине-желтым отражением в витринах ателье и салона-кубика, где усталые девицы пытались сотворить чудеса с остатками былых кудрей арбатских старушек-одуванчиков...

На трех ящиках из-под пива возвышалась необъятная тетка, задумчиво пощипывая бородавчатый подбородок и пытаясь постичь соотношение дореформенной и послереформенной шкалы цен: цена несчастного пучка сельдерея вызывала смешанное чувство восторга и горечи - 20 копеек. 2 рубля по-старому. Грабеж. Откуда тетке было знать, что проживает она с рождения в заколдованной зоне и через пару десятков лет все здесь вернется на круги своя. Опять случится реформа, и тот же пучок приятно пахнущей зелени вновь обретет грабительский двухрублевый статус.

Прохожу мимо ящиков. Мысленно одеваю давно немытую горемыку в сельдерейным комплексом в одежды, расшитые жемчугом, которые снились ей давным-давно, давнее не придумаешь. В ту пору для тетки звенело переливчатым колокольчиком земное счастье. Прическу украшали страусиные перья. Бородавки прятались в непреклонном кружевном, дьявольски высоком воротнике.

В моем воображении сидит леди, конечно, не на пивных ящиках, а на прохладных ступенях причудливой лестницы. В воздухе пахнет дурманящими восточными благовониями. Отнюдь не разлитым неосторожным клиентом пивом.

« А вот леди, которая уверена в том, что все,
что блестит,
золото,
И она покупает лестницу в небо».

Весеннее настроение переполняет сердца воробьев, которые не чирикают -- вопят от восторга, бестолково носятся взад-вперед, творят невообразимый хаос в ленивом и чванливом мире голубей. Сизые тунеядцы совершенно потеряли всякий птичий стыд - им лень доковылять до хлебных крошек. Они отупели от дармовых подношений, им хочется одного - долгого голубиного покоя и тишины...

Тетка неожиданно напрягается, наливается здоровым румянцем и вдруг начинает выводить красивым высоким голосом, так не соответствующим ее старому, грузному телу:

«На Муромской дороге

стояли три сосны,

Прощался со мной милый

до будущей весны...».