Главная

О проекте

Создатели

Музыканты

Вокалисты

Тексты

Рецензии


Аудио\видео

Фотографии

Вопросы-ответы

Контакты

Форум

ВЕРЕСКОВАЯ ПУСТОШЬ

(песня состояния)

Весна охотно прогуливалась вместе с нами по улицам доперестроечной Москвы. Подбрасывала обертки от мороженого, катила по Гоголевскому бульвару бумажные стаканчики, взъерошивала перья сытых столичных голубей, не ведавших ни о каком птичьем гриппе, но получивших в свое время точные сведения о массовом убийстве воробьев в Китае. Поддавшись вполне понятной родительской панике, голубки при полном равнодушии отцов своих детей, прятали птенцов в самых неожиданных местах… Однако москвичи — не китайцы, и антиптичьего террора по примеру Поднебесной у нас в столице не последовало.
Никаких политических разоблачений и разборок, никаких намеков на танки или пластид. Никакой истерии по телевидению с ежедневными расчлененками, изощренными убийствами и поджогами домов престарелых и психдиспансеров. «Тяжелая» музыка исключительно «from оттуда», через знакомых меломанов. И — главное — дружба всех народов, без намеков на трещины в мощном советском фундаменте, который позже беззастенчиво развалится на глазах.
Каждое лето уезжаю в Ригу, хотя бы денька на три. Пройтись по улочкам старого города, вдохнуть наполненный ароматом сосны и запахом водорослей воздух Майори. Воспоминания детства, проведенного в Прибалтике, в дальнейшем сослужат мне добрую службу. Они не будут «преследовать меня» (так обычно принято говорить об образах из прекрасного далека, маниакально идущего по пятам за человеком всю жизнь). Эти яркие лоскуты, оставшиеся от щегольского кафтана счастливых дней, будут появляться в воздухе в трудные моменты, легко касаться щеки и успокаивать. «Вспомни причудливые замки из мокрого песка, — шепчут они, приятно щекоча шею, — яркие капли случайной брусники в дюнах, желтые кувшинки в темной воде реки и каменного богатыря на площади перед железнодорожной станцией, победившего злобного змея… Вспомни и расслабься. Дорога, по которой ты уйдешь однажды в никуда, не будет вымощена желтым кирпичом, она будет белого цвета… Песчаная теплая дорога, ведущая к прохладному приливу…».
Первый декабрь моего пребывания в Риге запомнился поездкой на Взморье — отец выбирал дачу, на которую летом должно было переехать из города наше шумное семейство. На пороге нас встретила сгорбленная старая латышка, под ногами которой путалось несколько дурашливых цыплят-подростков. Небольшой одноэтажный деревянный дом казался ненастоящим — будто невидимый Кукловод спустил его сверху на тоненьких ниточках как декорацию к спектаклю «Папочка ищет дачку для своих малышек». Холод, которым задиристо бросался в лицо ветер, пробирал до костей, в доме было нетоплено и неуютно…Хозяева, видно, экономили на дровах или угле. Или (такие мысли приходят в голову по прошествии стольких лет) хотели отпугнуть советского полковника, не дать ему вторгнуться со своими чадами и домочадцами в свое гнездо.
Кстати, если бы не запавшее в душу состояние отчаянно замерзающего человека, стоящего зимним днем на берегу Рижского залива, не родились бы строчки песни «Я здесь!» для Валерия Кипелова. Обычный перенос картинки из прошлого в настоящее, с учетом пережитого.

Так бесконечна морская гладь,
Как одиночество мое…


А лиловые мелкие цветы под ногами в странном, словно умирающем от жажды, лесу? Где-то в стороне отец переговаривается с шофером — нашли целую компанию веселых грибов-рыжиков. Я, забыв о сыроежках и лисичках, внимательно разглядываю незнакомое мне растение — маленькие цветущие кустики, пытаюсь найти общий с ними язык. Не получается — они откликаются только на латышский, с которым в школе у меня проблема. Толстая учительница-латышка тяжело вздыхает и разводит руками, слушая мое невнятное бормотание. Однако несколько фраз из учебника, напоминающего знаменитую «Азбуку» Буратино, крепко засели у меня в памяти: «Anna nak» ( «Анна идет») или «Riga dimt» («Рига шумит»). Вывески: «Maize» — «Хлеб», «Piens» — «Молоко»…
Пытаюсь сорвать суховатый кустик, усыпанный цветами. Он никак не желает расставаться с родной землей, поддается с трудом, его корень похож на чей-то длинный хвост. Может быть, это хвост высохшего ужа, которого в Латвии очень уважают. У безобидной змейки есть даже своя королева по имени Эгле.
Я оставляю растение в покое и не догадываюсь, что только что имела честь познакомиться с подбрусничником или воробьиной Гречухой, Caltuna Vulgaris, точнее, с ВЕРЕСКОМ.

Здание Манежа, еще не пережившее ужаса пожара и кошмар ежедневного созерцания безобразных зверюшек, выведенных путем скрещивания безответного камня и неиссякаемой фантазии скульптора Зураба Церетели. 10 лет спустя после первой встречи с растущим в Латвии символом Шотландии. Выставка «Искусство народов СССР» обещала нашей студенческой компании прохладу, лимонад, множество картин, гобеленов, керамики и замысловатой формы стеклянных кувшинов и ваз.
Непонятная сила стремительно вела меня мимо грузинской чеканки, тяжелых туркменских и узбекских серебряных украшений, молдавских тканных ковриков в просторный зал, увешанный картинами. Где-то за десятками стендов, полочек и витражей был спрятан магнит, притягивающий к себе именно меня.
Стоп. Или стоп-кадр? Огромное полотно с эротическим названием «Моя бабочка летит на твой луг». Сейчас уже не помню точно, кто был автор этого яркого, благоухающего летним беспределом шедевра — литовец или латыш. Картина напоминала окно, аккуратно врезанное в каменную стену — а за окном резвились мотыльки и бабочки всех цветов и названий, сходились в брачном танце над ликующими, напившимися впрок утренней росы ромашками и васильками, вводили в транс легкомысленные головки редких маков… Чувствую — ОНО! Рядом, совсем рядом. Как в детской игре: «Холодно, холодно, тепло… Наконец — горячо!»
Слева от разнузданного галопа крылатых существ — «Вересковая пустошь». Она манила к себе, втягивала в себя, спрятав в загадочном сиреневатом тумане центр силы. Caltuna Vulgaris, который древние римляне посвятили богине любви Венере, дивным ковром укрывал еле заметные холмы, источая аромат, пробивавшийся с другой стороны полотна в выставочный зал. Если бы тогда я знала, что шотландские колдуньи имеют обыкновение собираться на вересковых пустошах для инициаций, то еще пристальнее вгляделась бы эту картину, выискивая фигуры в просторных плащах. «Смешай вереск с валерианой, пустырником и сушеницей… Вот доброе средство от бессонницы и расстроенных нервов. Выпей настой, и все выпады твоих недоброжелателей покажутся легкой гримасой приболевшего ангиной духа холмов…, — сказали бы мне эти мудрые женщины, — а своему другу Уильяму Блейку при случае передай, что при болях в пояснице и ревматизме прекрасно помогают вересковые припарки».
Но тогда я еще не была знакома с Уильямом Блейком, лучшими друзьями в ту пору были Курт Воннегут и Габриэль Гарсиа Маркес. Мой голос не тревожил пока в других измерениях и ученых друидов, требуя подсказать адрес человека, родившегося с 23 сентября по 3 октября, под знаком вереска — говорят, эти люди чертовски удачливы. А посмотреть на удачливого сына человеческого — одно удовольствие.
Мне просто хотелось войти в эту картину, перешагнув через границу рамы, и остаться там, в этом тумане, в предзакатную пору, пережить среди вереска закат и упасть в ночь, полную таинственного шелеста. Дождаться того момента, когда крохотные существа начнут зажигать на растениях свои огоньки, собирая любезно оставленный пчелами мед…

Вересковая пустошь.
Предзакатная роскошь…


Роскошь цветущего покрова, до конца не разгаданная мною много лет назад по вполне понятным причинам. Только сегодня все завязывается в не разрубаемый мечом узел — друиды, колдуньи, пять священных деревьев (правда, трудно мне представить вереск деревом), имена Исиды и Осириса.
Соверши я в тот день столь рискованный поступок, кто знает, может, мне довелось бы увидеть семьдесят охотничьих псов с именами птиц, их хозяйку — древнюю великаншу Garbh Ogh, собирающую камни и строящую себе трехгранную пирамиду, чтобы воссесть на холме во время цветения вереска и… исчезнуть.
Настоящего Манежа давно нет. Старый, любимый мной город быстро, мастерски убивают расторопные хозяева, превращая его в нагромождение параллелепипедов, кубов, стеклянных сфер и бесконечных тоннелей. На вернисажах вездесущие японцы скупают добросовестные копии картин великих мастеров, со всех сторон меня обступают одинаковые подсолнухи, лишенные ослепительного безумства Ван-Гога, статичные букеты сирени, безжизненные аляповатые маки. Никто и не вспоминает о вереске, кроме дизайнеров модных альпийских горок и лужаек перед коттеджами. Но мне почему-то кажется, что он плохо приживается в неволе, как и соловьи. Вереску нужен простор, волнистость холмов, шепот шекспировских ведьм, гудение трудолюбивых пчел. Мысленно то и дело возвращаюсь на ту выставку в прошлом, молнией пролетаю по пустынным залам и — мысленно! — делаю то, что все-таки совершила героиня «Розы Марена» Стивена Кинга. Ухожу за узкую скромную раму в объятья полюбившейся мне картины неизвестного прибалта, чтобы стоять на вересковой пустоши в окружении нескольких ветров (такое разве бывает?) и пытаться понять, что же моей душе на самом деле ближе — Запад, Восток, Юг или же Север. А дни идут за днями, одна ночь тащит свою повозку за каретой другой ночи, и названная моим именем свеча на алтаре Хозяина людских жизней неумолимо тает.

Странное чувство…
Словно я — та свеча,
Что отдана на заклание ветру.


Вы заметили? Современные толстые красивые свечи, которые продают в шумных торговых центрах, не умеют ронять романтические восковые слезы. Люди отучили их плакать…


© 2007–2009. Все права защищены.