АНАТОЛИЙ ИВАНОВИЧ ПУШКИН, летчик-бомбардировщик,

Герой Советского Союза, Заслуженный военный летчик СССР, Кавалер ордена Жукова

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ВОЕННОГО ЛЕТЧИКА

ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ ВОЙНЫ

Анатолий Пушкин, 1945 год

 

В дни решающего наступления Советской Армии на столицу фашистской Германии мне довелось находиться на командном пункте В.И. Чуйкова, который располагался на высоте 82.5 Кюстренского плацдарма на реке Одер.

   Я на таких командных пунктах ни разу не был во время войны. Указание быть на нем, полученное от командующего 16-й воздушной армией генерала С.И. Руденко, воспринималось не только как выполнение служебного долга, но и как почетная миссия быть участником и свидетелем начала окончательного разгрома немецко-фашистских войск, полного уничтожения фашизма.

   Личный состав 188-й бомбардировочной дивизии прибыл на Берлинское направление из Прибалтики и радостно встретил приказ о перебазировании. Хотя мы все знали, что вести боевые действия на новом театре намного сложнее чем там, где уже всё знакомо – и район и противник.

    Вечером 14 апреля 1945 года все было готово к отъезду, чтобы вовремя попасть на указанный  КП. Нам предстояло проделать нелегкий долгий путь по дорогам, забитым нашими войсками, которые непрерывным потоком направлялись к фронту.

   В прифронтовой полосе царило необычайное оживление: к фронту подходили все новые и новые части, оснащенные новейшим вооружением. В воздухе свободно патрулировали боевые самолеты, прикрывающие сосредоточенные советские войска.

    По лицам бойцов и командиров можно было определит, что у всех приподнятое настроение. Каждый чувствовал, что мы окончательно побеждаем врага.

-  Братцы, куда путь держите? – спрашивали танкистов.

- На парад, в Берлин, - отвечали они.

    Проделав длительный путь, мы подъехали к переправе, которая вела на Кюстренский плацдарм, в последних наступательных боях захваченный нашими войсками. Переправа методически обстреливалась противником из артиллерии, и движение нашей колонны замедлилось. Нужно было выждать удобный момент, чтобы благополучно проскочить переправу под огнем фашистов.

    Наконец наша группа оказалась на Кюстренском плацдарме, несколько минут езды, и мы на КП армии, которой  командовал В.И. Чуйков.

    Многие, в том числе и я. Слышали о герое обороны Сталинграда, знаменитом «Командарме-62». Именно его несгибаемая воля, твердый характер и личная храбрость, вкупе с героизмом наших бойцов позволили отстоять Сталинград в те дни. Все, кто лично не встречался с этим храбрым генералом, были обрадованы встрече.

   Когда мы выходили из машины, наше внимание привлек летящий на небольшой высоте необычного типа самолет  «этажерка», направлявшийся в сторону переправы. Это был самолет-бомбардировщик Ю-88, снаряженный большим количеством взрывчатки, спаренный с самолетом-истребителем. «Этажеркой управлял летчик самолета-истребителя, который после наведения самолета Ю-88 на переправу, отцепил свой самолет от бомбардировщика и улетел на запад.

    Самолет Ю-88 некоторое время продолжал планирование. А затем врезался в землю, правда, при этом не повредив переправу. Мощный взрыв потряс землю, но самой переправе вреда не причинил.

    Нас, авиационных людей, такая тактика действий авиации противника не удивила. Можно сказать, что в этом приоритет все-таки принадлежал советским летчикам. В первый год войны мы использовали для аналогичных целей самолет ТБ-3. Это тихоходный самолет, и на нем летчику было трудно выйти на цель, так как из-за малой скорости его легко сбивали истребители и зенитная артиллерия противника. Поэтому летчик пилотировал самолет до определенного рубежа, а потом, задав, рассчитанный режим полета. Покидал самолет на парашюте. Самолет продолжал полет и при выработке горючего переходил на пикирование в район цели. Правда, при этом точность попадания по цели была  очень низкая. А еще раньше самолет ТБ-3 использовался как авиационная «матка», когда к нему подвешивалось несколько истребителей, и они, отцепившись в заданном районе, вели воздушный бой с самолетами противника, прикрывая полет бомбившего цель бомбардировщика.

    И вот мы увидели на заключительном этапе войны такую атаку самолета-истребителя.

   На командный пункт продолжали подъезжать все новые машины с военноначальниками, писателями (среди которых я узнал Всеволода Вишневского, Илью Эренбурга), корреспондентами и другими людьми. Все торопились на КП к началу исторических событий, предстоящей битве за Берлин, ожесточенной и кровопролитной. Среди всех прибывших на КП для выполнения различных служебных обязанностей царило оживление. Я это говорю не ради красного словца – мы были твердо убеждены в скорейшем падении Берлина, в победном исходе битвы.

   (Сколько раз впоследствии мне хотелось вновь пережить это чувство радостного возбуждения, отчаянной решимости пойти всё ради полного и окончательного разгрома ненавистных фрицев!)

     Установилась какая-то не совсем обычная для фронта тишина, изредка нарушаемая гитлеровцами, которые продолжали методично обстреливать переправу.

   Для многих прибывших из нас на КП, пребывание здесь было необычным, особенно для меня. При ведении боевых действий нашей дивизии в Прибалтике, когда пришлось бомбить войска противника, зажатые в Курляндии, я бывал на КП общевойсковых командиров, откуда управлял действиями нашей бомбардировочной дивизии. Одна этот КП был особым, он находился на главном направлении наступления наших войск, и к нему было приковано общее внимание.

    Многие командиры авиационных соединений не имеют возможности часто встречаться, а здесь вот собрались для выполнения заданий по управления действиями своих соединений. Конечно же, есть что вспомнить, рассказать, поделиться впечатлениями.

    Говоря о том, кто и как провел предварительную подготовку, мы незаметно начинали вспоминать интересные эпизоды из боевых действий летчиков своих дивизий.

    Мне пришлось рассказать, как наши летчики в результате бомбометания с пикирования загнали в плен немцев, которые от разрывов сброшенных с самолетов бомб, совсем обезумели и просились бежать не на запад, а на восток, где наши солдаты их благополучно и «приняли».

   Кое-то из товарищей посмеялся над моим рассказом, говоря, что это – очередной анекдот. Но в действительности всё именно так и было.

    О своем прибытии на КП мы доложили заместителю командира генералу Сенаторову А.С., который уточнил стоящие перед нашими соединениями задачи и некоторые вопросы, касающиеся непосредственно управления самолетами в воздухе. Были указаны и места расположений радиостанций, закрепленных за каждым командиром соединения, с помощью которых мы должны были управлять своими самолетами.

На КП вместе со мной прибыл и начальник связи нашей дивизии майор Ефремов, а также и мой адъютант лейтенант Гаврилкевич А.Б., а, установив связь со штабом дивизии, я выслушал доклад начальника связи полковника Гордеева А.Ф. о готовности всех частей.

- Анатолий Федорович, прошу Вас, передайте командирам полков, чтобы они учли – в районе будет много самолетов.

- Всё будет сделано, - отвечает он, - летный состав тщательно изучил район действий. Все рвутся в бой, уже соскучились по полетам.

- Обязательно всем ведущим устанавливать связь со мной, для того они должны отлично знать мой позывной.

    Нельзя допустить ударов по своим войскам.

- Все указания будут доведены до частей. Наш инженер дивизии постарался, все самолеты исправны, так что будем начинать действия полным составом дивизии.

- Желаю удачи. Буду ждать своих орлов!

   На этом разговор закончился. Он был коротким, но ведя его, я хотел подбодрить своих подчиненных. Всегда приятно услышать хорошие слова от начальника – это я знал на личном опыте.

    Рассматривая КП, с которого будет вестись управление боем, мы обратили внимание, как он добротно оборудован. Для наблюдения за боевыми действиями было сделано несколько ячеек: для маршала Жукова Г.К., командующего 8-ой гвардейской армией генерала Чуйкова В.И. и командующего 16-ой воздушной армией генерала Руденко С.И.

   С целью маскировки сверху применялись маскировочные сети. Имелись также отдельные подземные помещения, где размещались работники штабов. Все тоннели и ходы сообщения «облицованы» досками, в бункерах и тоннелях горел электрический свет.

  

… Когда я проснулся, на часы было смотреть не обязательно – в определенный час сработал инстинкт: было около 4 часов утра 16 апреля 1945 года.

    В эти ранние утренние часы хорошо чувствовалась жизнь и дыхание фронтов: то и дело взлетали вверх осветительные ракеты, слышались пулеметная и автоматная стрельба, орудийные выстрелы и глухие разрывы снарядов.

Трудно было представить себе жизнь фронта перед генеральным наступлением как-то по-другому.

Важно ввести противника в заблуждение относительно своих замыслов. Хотя чрезвычайно трудно сохранить в тайне само наступление, но важно не рассекретить сроки начала операции, прибытие новых войск, военной техники. Иначе наступление может провалиться.

    Утренняя весенняя прохлада не смогла удержать в землянках прибывших на КП военных и штатских. Но разговоры как-то притихли: люди были словно загипнотизированы грядущими событиями и молча наблюдали за происходящим вокруг.

    Часы медленно отсчитывали последние минуты перед началом наступления. И вот, наконец, ровно в 5 часов утра почти одновременно загремели многие тысячи орудий и минометов. Гром выстрелов и разрывов снарядов, гул моторов самолетов и взрывы бомб слились в сплошную оглушающую канонаду. В небе волна за волной на разных высотах устремились на врага наши ночные бомбардировщики. От мощной артиллерийской и авиационной подготовки земля под нашими ногами ходила ходуном. .. Наступал финал войны. К этому финалу, к совершению этого акта возмездия, мы шли долгих 4 года и ждали его с колоссальным нетерпением.

Канонада продолжалась 30 минут, затем были включены 140 прожекторов, расположенных  через каждые 200 метров, и в атаку двинулись наши пехота и танки. Такая военная хитрость, примененная нашими войсками в период решающих боев по инициативе маршала Жукова, оказалась весьма эффективной и полезной: весь передний край обороны гитлеровцев, освещенный мощными лучами в миллиарды свечей, был полностью обнажен…  Лучи прожекторов ослепили и привели в замешательство оставшихся в живых и еще пытающихся оказывать сопротивление гитлеровцев. Этим моментом удачно воспользовались наши воины…

    Наши атакующие части, успешно преодолевая сопротивление врага, продвигался вперед, и фронт постепенно удалялся от командного пункта.

   От разрывов снарядов и бомб пыль поднялась на высоту более тысячи метров, мешая летчикам ориентироваться и наносить прицельные удары. Но передний край, с переносом боя на запад, стал более четко вырисовываться, чем до наступления войск.

   На КП из уст в уста передавались сведения об успешных действиях советских войск: преодолена и занята первая позиция обороны гитлеровцев, прорвана вторая позиция обороны. В то же время многие старались узнать, а как идет дела у левого соседа, I-го Украинского фронта.

     Уже ярко светило солнце. Но оно плохо просматривалось из-за той пыли, которая поднялась в воздух из-за разрывов снарядов и авиационных бомб.

     Скоро должны были прилететь самолеты, которые должны были «работать» уже в светлое время суток. Еще раз были уточнены цели, по которым должны наноситься бомбовые удары – это делал каждый из нас, прибывший на КП фронта.

     Жизнь КП шла своим чередом, а тем временем приближался момент начала действий нашей бомбардировочной дивизии.

   На КП неотлучно находился маршал Жуков, и к нему было приковано внимание всех присутствующих.

    Как-то так получилось, что я оказался вблизи места, где в окружении большой группы генералов и офицеров в открытом блиндаже, расположенном ниже нашего,  и стоял маршал.

    Кинооператоры старались запечатлеть на кинопленку действия Жукова, производя съемку сверху вниз при помощи киносъемочного аппарата, установленного на треногах. Из-за неловкого движения кинооператора киноаппарат угрожающе дрогнул, накренился и… упал.

   Разговоры мгновенно смолкли. Все замерли, видимо, лихорадочно соображая, какие неприятности могут последовать за падением кинокамеры – все знали крутой нрав маршала Жукова. Струхнули и операторы. Но все обошлось. Может быть из-за того, что, как мы позже пояснили, он очень любил позировать перед фоторепортерами.

    Маршал был небольшого роста, коренаст. Его могучий подбородок, волевое лицо и ясные взгляд выдавал недюжие  способности  командовать, твердый характер, огромную волю и принципиальность.

    Жуков изредка посматривал в стереотрубу и о чем-то беседовал с генералом, который неотлучно находился около него.

Вот появился первый пленный оберлейтенант, которого конвоировали два бойца. Хромота его говорила о том, что  немец ранен.

   Его подвели к Жукову, и переводчик сказал пленному, что перед ним маршал Советского Союза Жуков. Немецкий офицер выпрямился, щелкнул каблуками, встал по стойке «смирно» и представился маршалу.

- Задайте ему вопрос, - обратился к переводчику маршал Жуков, - они ожидали наше наступление?

- Да, ожидали, - отвечал немец, - и это ожидание было тревожным. Нас очень беспокоило то, что мы не знали, когда и где будет нанесен вашей армией основной удар.

- Какое впечатление на обороняющихся произвело наше наступление?

- Удар был неожиданным и уничтожающим, - отвечал пленный, - рота, которой я командовал перед атакой ваших войск, насчитывала 1340 человек, а после огневого удара в ее составе осталось 12 раненых, 6 контуженных солдат и офицеров, в том числе я…

    Немецкий офицер был ранен в ногу и руку, а возле уха виднелась струйка запекшейся крови – признак контузии. Френч и брюки в нескольких местах порваны осколками…

- Спросите пленного, - сказал маршал переводчику, получили ли войска накануне нашего наступления какие-либо приказы от Гитлера?

- Незадолго перед наступлением русских, - с готовностью ответил пленный, - нам зачитали приказ фюрера, в котором он требовал отдать все силы на борьбу с русскими, не обращая внимания на Запад, т.е. стоять лицом на Восток и затылком на Запад…

    Маршал Жуков приказал одному из генералов передать в ставку товарищу Сталину об этом приказе Гитлера.

   Были заданы и другие вопросы, в том числе – где находятся американские войска. По словам пленного выходило, что они подходят к Берлину с Запада. Услышав это, все, кто был возле маршала, переглянулись. Мы засомневались в правильности этих слов. Но если оберлейтенант говорил правду, то американцы войдут в Берлин первыми. Для всех было ясно, к чему это может привести. Мы-то пока еще бьемся за Зееловские высоты.

     Жуков усомнился в правильности перевода, но начальник переводчика сказал, что это – лучший переводчик, и он перевел все правильно. Состоянию же самого переводчика, который  понял, что маршал засомневался в правильного перевода слов немца, мы не завидовали.

  В этот момент маршалу докладывают, что от летчиков, ведущих боевых действия, получены разведывательные данные – они видят двигающиеся с востока танки в сторону Берлина.

    Эти данные нужно было проверить. Маршал приказал послать самолет По-2 на разведку. Мы-то знали, что это за самолет ( в войну его прозвали «кукурузник»), и нам показалось странным, что именно его посылают на задание, да еще в тот район, где наблюдалось скопление войск противника. Что же с ним будет?

Но приказ есть приказ. Через некоторое время мы увидели направляющийся на запад По-2. Вернется или нет, ручаться никто не мог. Но на войне всякое бывает…

    Самолет вернулся, экипаж был ранен. Но летчики подтвердили, что на запад действительно движутся танки, то только фашистские…

- Пленного уведите и окажите ему помощь, - приказал маршал и вместе с группой сопровождающих собрался покинуть КП.

    Увиденный мною в 1945 году допрос пленного оберлейтенанта я вспомнил после просмотра фильма «Падения Берлина».

В фильме показан такой эпизод: в кабинете Сталина за общим столом сидят некоторые члены политбюро, а около них прохаживается Сталин, с трубкой в руках.

   Докладывают Сталину о сообщении маршала Жукова по поводу заявления пленного немецкого офицера о том, что есть приказ Гитлера стоять войскам лицом на Восток и не обращать внимания на то, что делается на Западе… Сталин некоторое время помолчал, а потом сказал: «Передайте Жукову, чтобы он не обращал внимания на слова какого-то оберлейтенанта».

     В этом эпизоде, как уже заметил читатель, не все соответствовало истине.

 

    Если с началом наступления авиация противника не проявляла активности, то уже к полудню она активизировалась и стала все чаще и чаще беспокоить наши наступающие войска. Несколько десятков бомбардировщиков и истребителей противника сумела нанести бомбовый удар по наступающим. Командный пункт оказался в поле зрения вражеских летчиков: два истребителя Ме-109 пытались атаковать КП. Наши истребители, которым была поручена охрана командного пункта с воздуха, поздно заметили крадущиеся самолеты противника и атаковали их уже над расположением КП.

- Маленькие! Маленькие! – кричал в микрофон генерал Сенаторов, - где вы завязали бой? Уведите в сторону» Уведите…

    Последние слова генерала были заглушены свистом падающих бомб и взрывами. «Мессершмитты», не приняв боя с нашими истребителями, сделали переворот, вошли в пике, сбросили бомбы и на бреющем полете, преследуемые нашими истребителями, ушли на запад.

    Бомбы разорвались недалеко от КП, после взрыва бомб мы осмотрелись: все, кто был на высоте, где располагался КП, укрылись в щелях и ходах сообщения. Наиболее нетерпеливые и любопытные уже вылезли из укрытий и бежали к месту падения бомб. Интересно было, как далеко они от нас упали.

   Бой за расширение прорыва продолжался со всё возрастающим напряжением. Гвардейские части армии, преодолев первую линию обороны немцев, продвигались вперед к Зееловским высотам, и, чем ближе подходили к ним наши войска, тем упорнее сопротивлялись фашисты.

    Гитлеровцы придавали огромное значение этому естественному рубежу, так как он господствовал над окружающей местностью, имел крутые скаты и являлся во всех отношениях серьезным препятствием для наших войск на пути к берлину.

   Здесь была сооружена вторая глубокоэшелонированная линия обороны, насыщенная многочисленными огневыми средствами.

    Потеря фашистами высот – последнего заградительного рубежа перед Берлином – была гибелью для них, и они это хорошо понимали. Для нас же эти высоты в общем плане боев за Берлин не могли играть решающую роль, т.к. войска 1-го Украинского фронта успешно продвигались к столице фашистской Германии.

    Тем не менее, зееловские высоты ограничивали действия не только наших танков, но и нашей артиллерии, закрывая глубину обороны противника, делая невозможным наблюдение ее с земли со стороны наших войск. Артиллерия, не видя своих целей, зачастую вынуждена была вести стрельбу по площадям.

   Известно, что ведение огня и бомбометание по площадям не может уничтожить систему обороны противника, так как успех артиллерийских стрельб и авиационной бомбежки обеспечивается только тогда, когда огонь и бомбометание ведутся точно по целям, а не площадям или по предполагаемым целям…

   Захват высот и прорыв расположенного на них оборонительного рубежа выводили наши войска на простор, где хозяином положения были бы танки и механизированные части.

   Когда дым и пыль от разрывов снарядов рассеялся, нам стало хорошо видно высоты, что действительно господствовали над местностью. Фашистам удалось приостановить продвижение наступающих войск, и наши танковые части понесли ощутимые потери, в этом немалую роль сыграла зенитная артиллерия противника, которая вела огонь прямой наводкой. Завязались упорные и кровопролитные бои. Несмотря на отвагу и героизм наших бойцов и командиров, наступающим не удалось сходу овладеть второй линией обороны. Наступление замедлилось.

  Противник хорошо подготовил систему огня для отражения атак. Удобно окопавшись на высотах, гитлеровцы просматривали и простреливали все подступы и пути, по которым могли двигаться наступающие войска.

   Наши потери в живой силе и технике увеличивались, но и противник нес не меньшие потери. Однако, враг упорно оборонялся, защищая Зееловские высоты.

    То, что произошла заминка с наступлением, все мы, присутствующие на КП, сразу поняли по разговорам, которые велись по телефонам и, особенно, из разговоров генерала Чуйкова В.И. с подчиненными командирами.

    То и дело слышалось: «Почему не наступаете?» «Усилить темпы продвижения». «Почему не берете населенный пункт!?»  и т.д. В ответ на эти вопросы, видимо, отвечали, что не могут ничего сделать. Следовало еще более категорическое распоряжение, сдобренное крепким словцом, но пехота не смогла добиться успеха. И здесь, как часто бывало, внимание переключалось на авиацию – подать сюда авиацию и как можно скорее!

    Начальники, видя, что наземные войска встретили упорное сопротивление, потребовали провести удар по обороне врага авиацией. Т.е. поддержать огнем авиации действия пехоты. И пошли, полились-помчались указания в части. Особенно к штурмовикам. И делаться всё должно было в наикратчайшие сроки.

    Думаю, я не ошибусь, если скажу, что продуманной и разработанной до конца идеи нанесения удара авиацией по обороняющемуся противнику не было. Это следовало из того, как распределялись цели между частями. Бить противника и всё, а где его надо бить – многие не знали.

    Кроме того, в столь короткое время, в такой спешке трудно подготовить экипажи даже Ил-2 для нанесения эффективного удара по противнику. Нужно было бы то время учитывать и сложные условия для работы авиации: над линией фронта стояла сплошная стена пыли и дыма. А в этих условиях отыскать цель и нанести прицельный огонь по ней весьма трудно. Как сейчас помню, при планировании действия авиации не предусматривалось нанесение ударов по второй полосе обороны. Всё было усилено на первую полосу. Видимо, прав маршал Жуков, когда он, описывая в своей книге первый  день боев за Берлин, говорит об оплошностях, допущенных при планировании боя на этом направлении. В частности, он пишет:

«При подготовке операции мы несколько недооценили сложность характера местности в районе Зеелевских высот, где противник имел возможность организовать трудно преодолимую оборону. Находясь в 10-12 километрах от наших исходных рубежей, глубоко врывшись в землю, особенно за обратными скатами высот, противник смог уберечь свои силы и технику от огня нашей артиллерии и бомбардировок авиации…».

И далее: «Вину за недоработку вопроса прежде всего я должен взять на себя».

   Очень хорошее и правдивое признание, да оно другим и быть не может.

    Не берусь показать, почему появилась такая недооценка сложности характера местности. Возможно, это явилось результатом того, что война подходила к концу, Берлин был перед нами, и мы уже перестали глубоко изучать противника.

   Видимо, некоторые начальники забыли, что «Успех в бою рождается до того, как прозвучит первый выстрел».

Вернемся к действиям авиации.

   В связи с перенацеливанием ударов всей авиации по второй полосе обороны, была уточнена боевая задача и для нашей 188-й бомбардировочной дивизии. Удар должен был нанесен по целям, расположенным намного западнее, чем те, что были определены ранее.

   Получив уточненные цели, я связался по телефону с начальником штаба дивизии и скорректировал детали самого удара. К тому же предупредил, что в районе цели стоит мгла от висевшей в воздухе пыли и пожаров – а это усложнит ведение прицельного бомбометания. Цели будут плохо видны, нужно быть внимательными, чтобы не ударить по своим войскам.

    Мне ответили, что всё будет сделано, хотя уже все полки дивизии начали вылет. Экипажи по радио получили уточнение боевой задачи. Весь летный состав знал, что я буду находиться на КП Воздушной Армии и при подходе к району действия необходимо выходить со мной на связь: я либо даю разрешение на действия по заранее спланированным целям, либо по каким-то другим, если к моменту их прилета обстановка на фронте измениться. Часть бывало, когда летчики наносили бомбовые удары по целям, непосредственно расположенным вблизи своих войск.

   Я стал ждать появления своих самолетов, прослушивая эфир на отведенной для дивизии волне.

    Слышу голос командира 650 бап подполковника Вдовина А.А., ведущего всей дивизионной колонны. Вдовин докладывал, что группа самолетов подходит к району боевых действий.

- «Сокол-1», «Сокол-1», я «Береза-102, я «Береза- 102», разрешите подход к работе по цели.

- «Береза-102», «Береза-102». Я «Сокол-1», я «Сокол-1». Подход разрешаю. Работать по запасной цели, что западнее основной, квадрат N…, над целью плохая видимость, быть внимательными!

   Мне подтвердили, что указание поняли, только просили еще раз уточнить цель… И вот здесь наступает критический момент. Все можно было ожидать, но только не такое! На нашей волне кто-то вел переговоры, волна была занята.

    В дальнейшем события разворачивались следующим образом.

   Я передаю в эфир:

-  Я «Сокол-1», я «Сокол-1», всем «Березкам» удар по квадрату…

    На мой разговор произошла накладка, т.е. на этой же волне кто-то передает другие команды. Сначала я подумал, что это противник создает помехи, потом сообразил, что, по-видимому, кто-то управляет каким-то подразделением.

   Время летит быстро, летчики ждут моих команд, а я не могу передать их из-за непредвиденных помех. А если и передаю, то едва ли они доходят до экипажей. Собственно, в этом я убедился, когда услышал, что экипажи начали перестраиваться и просили подтвердить квадраты, где находятся цели, по которым нужно бомбить. 

    Подобное повторилось несколько раз. Тогда я принял решение передать открытым текстом цель, которую нужно уничтожить.

- Я «Сокол-1», всем «Березкам» бить Долгелии, Долгелии бить ***

_______________________________________________________________

  *** Долгелии – город, расположенный на этих высотах 

 

 Самолетов в районе цели много, Пе-2, выше – Ил-2, ниже пролетают. Наши экипажи так и не поняли, что они должны уничтожить, и во всем виноват позывной «блюдус», который все время мешал передавать команды. Проклинаю всё на свете, слыша в эфире : «Я блюдце», «Я блюдце», как меня слышите, сообщите координаты!»

Обстановка усложнилось – только начинаешь передавать команды, а тут опять этот позывной. Было трудно разобраться. Поняли или нет экипажи указание о новой цели.

    Оставалось только сохранять хладнокровие, проявить выдержку и надеяться на то, что экипажи все же сумели расслышать, что именно следует уничтожить.

    Слышу доклады отдельных экипажей о выполнении задания, а полностью понять не могу, по какой цели они работали, мешало это «блюдце».

Через какое-то время этот позывной замолчал. Может быть, из-за того, что искали его через штаб Гвардейской Армии, а, может, до тех, кто вышел в эфир на нашей волне, дошло, что они создают помехи.

    Обстановка разрядилась с уходом основной массы самолетов из района действий, на КП стало тише. А до этого пришлось от заместителя командующего генерала Сенаторова А.С. услышать много «приятных» слов в свой адрес. Никакие оправдания не помогали. Конечно, нас не только можно было, но и нужно было ругать, однако не помешало бы детально разобраться, почему так произошло. Сразу стало бы ясно, что нашей вины в занятости волны не было. Войск было много, а количество волн для радиосвязи ограничено, самостоятельно выбирать волну было невозможно. Их распределяет начальник связи, а  в нашем случае кто-то  самовольно выбрал волну.

    Почему выделенная для нашей дивизии волна радиостанции оказалась занятой позывным «блюдце», удалось выяснить много позже, в конце августа. Да и то при случайных обстоятельствах.

    А дело было так.

   Наша дивизия уже базировалась на аэродроме Срода, расположенного восточнее города Познань (Польша), куда мы перебазировались после окончания войны в начале июля с аэродрома Репен (это тоже на территории Польши, но намного западнее Познани).

   В августе месяце (1945 год) нам было приказано перебазироваться на территорию Советского Союза в район Тбилиси.

    Летный экипаж прибыл к месту назначения.

    Наземный эшелон задержался с отправкой, и мне пришлось вернуться в Польшу на аэродром Срода, чтобы принять меры для ускорения отправки.

    Когда все было сделано, эшелон отправлен, я отправился пассажирским поездом в Москву. С оформлением билета возникли проблемы, но все трудности были преодолены, и я получил место в двухместном купе вагона «Берлин-Москва».

   Попутчиком моим оказался генерал, артиллерист. Ответив на мое приветствие, он сказал:

- Располагайтесь, полковник, будем знакомиться.

Когда я устроился, разложил вещи, в купе вошел лейтенант, который оказался адъютантом моего соседа по купе.

    Время шло к вечеру. Генерал приказал адъютанту принести ужин.

    За ужином мы и разговорились. И вот здесь, в поезде, я выясняю, кто был виновником тех радиопомех на нашей волне 16 апреля. Генерал тоже участвовал в Берлинской операции… Конечно, начались вспоминания, кто и где воевал, рассказы о боевой жизни.

     Я возьми да и вспомни тот эпизод с эфиром.

- 16 апреля во время пребывания на КП командующего 8-й Гвардейской Армии со мной произошел пренеприятнейший случай. Нужно управлять своими самолетами, а здесь как назло, кто-то на нашей волне докладывает свои координаты.

    Продолжая рассказывать эту историю, я упомянул, как мне было неудобно перед командующим воздушной армией из-за того, что я не смог давать четкие указания своим летчикам.

- Можете представить, - заключил я, обращаясь к собеседнику, - сколько нелестных слов я получил в свой адрес, что только мне не пришлось выслушать!

- На войне всякое случается, - отвечает мне генерал, а потом, подумав, добавляет, - постой, постой, говоришь, позывной был «блюдце»?

 - «Блюдце», тот самый позывной, который мешал нам работать.

    Генерал громко расхохотался и поведал мне историю, которой я был сражен наповал.

- Как же, помню, это «блюдце» мне хорошо известно! Это мои артиллеристы переговаривались.

Пошли уточнения, расспросы, что к чему. И генерал рассказал следующее…

   При подготовке берлинской операции, как раз перед самым ее началом, ему, как артиллерийскому начальнику, потребовалась запасная волна для своих подчиненных подразделений, которые должны были передавать свои координаты при перемещениях и смене своих позиций. Такую запасную волну он запросил у своего старшего начальника. Ему было сказано, чтобы он сам прослушал эфир в определенном диапазоне, и какая волна окажется свободна, ту он и может взять.

    Вот он и взял ту волну, которая, как в последствие оказалось, была предназначена для нашей дивизии. Дивизия боевую работу еще не вела, поэтому при прослушивании выделенная ей волна и оказалась свободной. Ей-то и воспользовались артиллеристы для передачи своих координат.

    Генерал сказал, что тоже ругался: вот, мол, какой-то чудак появился на их волне.

Мы в тот вечер немало посмеялись над этим случаем, который, правда, был непростым для общего дела. Мы с генералом вопрос закрыли, сочли инцидент исчерпанным, а ведь сколько тогда было потрепано нервов многих командиров из-за того, что всего один человек самовольно взял себе волну для передачи. А вышестоящий начальник допустил такое.

   Вот так бывает в жизни: встречаются люди, мирно беседуют, вспоминая боевые будни. А, попадись мы на глаза друг другу 16 апреля, друг друга и поубивали бы!

Так закончилась эта история с «Соколом», «Березками» и «Блюдцем».

Но вернемся в 16 апреля 1945 года.

    После удара авиации по обороняющемуся противнику и принятых мер командованием наземных войск так и не удалось овладеть Зееловскими высотами в первый день наступления.

    Как пишет маршал Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления», к 13.00 он понял, что огневая система обороны противника на направлении Зееловских высот в основном сохранилась, и в том боевом построении, в котором начали атаку и вели наступление 16 апреля, Зееловских высот не взяли.

  Для усиления удара атакующих войск было принято решение во второй половине дня ввести в сражение две танковые армии на участке 8-й Гвардейской Армии.

    Несмотря на все принятые меры, присутствующие на КП поняли, войскам не овладеть в этот день второй полосой обороны противника, как бы не были строги требования старших продолжать наступление. Оно не получилось.

Генерал Чуйков говорил по телефону громко и возбужденно:

- Почему остановились?! Немедленно организуйте атаку!

   Чувствовалось, что у такого испытанного в сражениях генерала нервы на пределе.

- Товарищ Чуйков! – услышали мы басовитый голос маршала, - в боевом уставе пехоты записано, что если противнику удалось отбить атаки наступающих частей, необходимо…

- и далее Жуков процитировал некоторые положения из боевого устава о действиях командира при срыве наступления противником.

- Слушаюсь, товарищ маршал!

   В оставшееся светлое время суток всеми родами войск были проведены соответствующие приготовления для возобновления наступления на высоты, и уже с самого утра 17 апреля на всех участках фронта разгорелись ожесточенные бои.

   Несмотря на мощный огонь артиллерии, бомбовые удары авиации, противник продолжал еще 17 апреля отчаянно сопротивляться. Но в конце концов не смог выдержать натиска наших войск и начал отступать. Утром 18 апреля злополучные Зееловские высоты были взяты. Путь на Берлин открылся и на этом направлении.

    Для некоторых может показаться странным, что я в своих воспоминаниях о проведенном дне на КП главного направления Берлинской операции остановился на вопросах, казалось бы несвойственных для авиационного командира. Эти люди могут сказать мне, что я взялся не за свое дело.

    Но с таким мнением я не могу согласиться. Да, действительно, мы – авиационные командиры, и нам свойственно решать вопросы, касающиеся применения авиации. Но, занимая в то время должность командира дивизии, я мог определить, что в планировании сделано правильно, а что неправильно, что необходимо было учесть и что не учли. В вопросах общей тактики может разбираться и авиационный командир, если учесть, что до войны, обучаясь на курсах командиров авиадивизии, он глубоко изучил этот курс в авиационном понятии. Поэтому  смело  утверждаю, что можно было понять ту общую ситуацию, которая сложилась 16 апреля на участке действий 8-й Гвардейской Армии.

    Эти строки я пишу потому, что мы, авиационные командиры, на своей шкуре чувствовали все недостатки в планировании или неувязки в самом ходе боевых действий.

    Что же, наше пребывание на КП  закончилось, поставленная перед нами задача была выполнена. В память навечно врезалось всё увиденное в тот день – день начала наступления наших войск на заключительном этапе полного разгрома фашистских войск.

    Война продолжалась, нужно было возвращаться в свои соединения. Наступил период действий авиации по отдельным очагам сопротивления фашистов. Но это было уже непосредственно на самих подступах к Берлину и в самом городе. С 20  апреля полеты, особенно бомбардировщиков, резко сократились, целей для бомбардирования уже не было.

Дивизия перебазировалась на аэродром Репен, но оттуда уже боевых вылетов мы не производили. Так закончилось для нашей дивизии участие в Берлинской операции и войне в целом.

 

24.06.75.