Я хочу быть твоим псом - Глава 1. Поэзия? Вы зовете это поэзией?

ОСТОРОЖНО!!! НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА!!!

ДЕТЯМ НА НОЧЬ НЕ ЧИТАТЬ!!!

ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ «ПРОШУ, УБЕЙ МЕНЯ»

Я хочу быть твоим псом

1967 – 1971

Глава 1.

Поэзия? Вы зовете это поэзией?

Дэнни Филдз: Если я не ходил налево, то каждый вечер проводил в «Макс Канзас-Сити». Там был бар и ресторан через два квартала от моего дома, где можно было сидеть всю ночь и наливаться кофе. Вход был бесплатный. И ты всегда подписывал чек, и никогда не платил по счету. У меня даже появился комплекс вины – результат неоплаченных счетов на пару сотен долларов. Да, в шестидесятые это была весьма приличная сумма. У меня были друзья, которые подписывали чеки «Дональд Дак» и «Фэтти Эрбакл». Все было так здорово, и официантки были прекрасные… И басбои…

Можно было перетрахать всех басбоев. Конечно, не прямо на месте, чуть попозже. Можно было выебать любого, кто входил в зал, потому что каждый хотел оказаться в подсобке. Подходишь и говоришь: «Пойдешь потрахаться со мной – я усажу тебя за хороший столик».

Так делали часто, но это был не гейский бар, слава богу. Мы ненавидели гейские бары. Гейские бары? Да ладно, кто хочет ходить в гейские бары? У Макса можно было выебать любого в зале, и именно это и было его изюминкой.

Ли Чайлдерз: Дэнни был корпоративным маргиналом в «Электра Рекордз». Его задачей было обеспечить хоть какой-нибудь контакт между тупым начальством компании и улицей. Отсюда и название его должности: «корпоративный маргинал». Он объяснял им, что есть хорошо, а что плохо, и чаще всего – что есть круто.

Звукозаписывающие компании были достаточно мудры, чтобы признать, что они не круты. В шестидесятые им пришлось признать, что они вообще не в теме. Так что они нанимали людей, чтобы те были круты за всю компанию. Потрясающая идея.

Дэнни Филдз: Они нанимали на маленькую ставку кого-то, кто носил клеша, курил дурь и кушал ЛСД в офисе – то есть меня. Я и в самом деле принимал ЛСД в офисе. Сидел там где-нибудь и тупо лизал его. У меня все руки были оранжевые.

Стив Харрис: Я работал в «Электра Рекордз», и однажды в Калифорнии мы с Джейком Хольцманом, президентом «Electra», пошли в «Виски», чтобы посмотреть на Doors. Когда мы вернулись, он сказал: «Я видел действительно интересную группу, думаю, я подпишу с ними контракт». Сказано – сделано. Потом они приехали в Нью-Йорк, устраивать шоу у Ондина, на Пятьдесят Восьмой Стрит, под мостом.

Дэнни Филдз: Помню, Моррисон играл тогда «Light My Fire», потому что это была единственная нормальная его песня.

Том Бэкер: Я сидел с Энди Уорхолом и его свитой за длинным столом рядом со сценой. Пэм Косан, девушка Моррисона, сидела рядом со мной. Она казалась весьма взволнованной. Она сказала мне: «Джим сегодня здорово зажигает. Забудь эту лажу у «Газзари», сегодня ты увидишь настоящего Джима Моррисона».

Когда я видел их у «Газзари» – это такой клуб на бульваре Сансет – Джим был по уши загружен ЛСД и в сосиску пьян. Выступление его было не фонтан – кроме одного момента. Где-то в начале программы он облажался во время песни, и внезапно издал рвущийся из самой глубины горла, леденящий душу вопль. Пэм дико разозлилась на него, и не уставала повторять мне, что я, можно сказать, толком и не видел Джима. Я сказал ей, что Джим хороший парень, но с основной работы уходить ему не следует.

Но когда закончилось его выступление у Ондина, я сидел словно громом пораженный. Сидел и тупо смотрел на Памелу. Она наклонилась ко мне и сказала: «А что я тебе говорила?»

Потом Doors устроили вечеринку в клубе, чтобы отметить свой успех. Когда она закончилась, мы с Джимом беседовали, стоя внизу лестницы, которая поднималась к Сорок Шестой Стрит. Было очень поздно, по всему району шаталась туча полицейских и отморозков. Неожиданно Моррисон начал кидать пустые бутылки вверх по лестнице.

Я схватил его за руку и заорал: «Ради бога, что ты вытворяешь?»

Он не отреагировал на меня, зато бросил вверх еще одну бутылку и при этом издал свой леденящий душу вопль. Я был уверен, что сейчас вниз примчится целая армия полицейских с пистолетами наизготовку. Бросив последнюю бутылку и издав на прощание еще один вопль, Джим развернулся и ушел. Даже жаль, что он ушел, потому как я хотел ему сказать, что наконец-то встретил абсолютно сбрендившего человека.

Дэнни Филдз: На следующий день мне надо было идти к моим звукозаписаторам, и я сказал им, что, мол, была у Джима песенка про огонь, и что: «Если будете выпускать сингл Doors, выпустите ее».

Они сказали: «Ой-ей, она слишком длинная».

Потом другие люди начали убеждать их взять именно ее. Сначала менеджеры были уверены, что это невозможно. А потом ди-джеи достучались до них, в духе - «у нас тут потенциальный хит, если убрать из середины абракадабру». У песни был навязчивый мотив.

И вот они послали Пола Ротшильда на студию и сказали: «Пол, вырежи лишний кусок». И Пол вырезал. Там в середине слышно переход. И это сработало. Песня стала хитом номер раз.

Стив Харрис: Думаю, у Дэнни были большие проблемы с Джимом Моррисоном, потому что он пытался думать за Джима. Они рассорились вдрызг в Калифорнийском Замке, когда Джим мутил с Нико. Они слонялись по замку, Джим был в дупель пьян и крепко под кайфом, и Дэнни боялся, что в машине Джим разобьется насмерть. Так что Дэнни забрал у Джима ключи от машины. И Джим крепко за это на него разозлился.

Дэнни Филдз: Я был в Л.А., в Калифорнийском Замке, вместе с Эди Седжвик и Нико. Они приехали в Голливуд, не помню уже зачем. Замок был двухэтажным домом какой-то старой голливудской звезды, которая сдавала его рок-группам. Там все останавливались – Дилан, Jefferson Airplane, Вельветы. Владелец сдавал его рок-н-ролльщикам, потому что еще больше ухудшить состояние этих развалин – надо было крепко постараться.

Прямо перед Л.А. я был в Сан-Франциско, смотрел выступление Doors на Винтерлэнд. А после шоу пошел за кулисы. Джим был окружен какими-то грязными и страшными поклонницами. Я подумал, что это повредит его имиджу. Так что я решил свести его с Нико. Так сказать, шиддач, это свидание на идиш. Я хотел познакомить его с Нико, чтобы он влюбился в нее, а заодно проверить, таких ли женщин он предпочитает. Так что лично я потратил на это мероприятие немало нервов. Конечно, это было не мое дело, но…

Я отродясь не уважал Оливера Стоуна, но господи, как же он изобразил сцену встречи Моррисона и Нико в фильме «Doors»: «Привет, я - Нико, может, перепихнемся?» Он ухитрился переврать ситуацию с точностью до наоборот.

На самом деле я встретил Моррисона в офисе «Электра» в Лос-Анжелесе, и он поехал со мной в Замок на взятой напрокат машине. Моррисон зашел на кухню, там была Нико, и они стояли и пялились друг на друга.

Потом уставились в пол, не говоря друг другу ни слова. Они оба были слишком поэтичны, чтобы что-нибудь сказать. То, что происходило между ними, было весьма скучно, поэтично и молчаливо. Между ними сразу появилась мистическая связь. Было так: Моррисон оттаскал Нико за волосы, потом надрался до зеленых чертей, а я скормил ему то, что осталось от моего запаса наркоты, что еще не стянула Эди Седжвик.

В те дни я никогда не путешествовал без своей маленькой аптечки. Отец у меня был доктор, так что я мог достать красные, желтые, черные, туинал – все. Но еще с тех пор, как я жил с Эди в Нью-Йорке, я знал, что она редкостная клептоманка, особенно когда дело доходит до наркотиков. У Эди был настоящий нюх на запасы наркоты. Так что, когда я оказался в Замке, и почувствовал, что взгляд Эди направлен в сторону дома (до этого она целовала на прощание Дино Валенти у дороги), я сразу начал принимать меры. Тихонько просочился вверх по лестнице и вдумчиво упрятал наркоту в безопасное – по крайней мере, так мне казалось – место: под большим матрасом в дальней спальне.

Когда я, спокойный за судьбу заначки, потом пришел за ней, многие славные представители рода наркотиков уже покинули меня. Эди добралась до них. Тогда я взял оставшееся – немного кислоты – и дал Моррисону. Его дико накрыло, бухло тоже стукнуло куда надо, и он захотел уехать из Замка.

А я взял его ключи зажигания и засунул под коврик машины. Я боялся, что если он в таком состоянии поведет машину, он точняк сверзится с обрыва, погибнет, и меня уволят из «Электры». Я находился в Замке за счет «Электры», и было бы некрасиво потерять ведущего певца, по моей вине ужравшегося в дрова. Так что я устроил похищение.

Там, в Замке, не было телефона. Он не мог оттуда выбраться. Моррисон знал, что это я упер ключи, но в его состоянии… В конце концов я пошел спать.

Когда я дрых, в комнату ворвалась Нико с воплями: «Черт, он хочет убить меня! Он хочет убить меня!»

Я сказал: «Отвали, Нико! Не видишь, я пытаюсь поспать!»

Она заплакала: «У-а-а-а!» Потом вышла из комнаты, а чуть позже я услышал ее крики. Я выглянул во внутренний двор, там Моррисон просто дергал ее за волосы, так что я вернулся в кровать. А потом Дэвид Ньюман вбежал в мою комнату и сказал: «Тебе бы стоило посмотреть на это».

Так что я опять встал, и обнаружил Нико на подъездной дорожке, она все еще всхлипывала, а Моррисон, совершенно голый, в свете луны карабкался на крышу. Он прыгал с одной башенки на другую, а Нико продолжала плакать.

Я опять пошел спать. Такие у нас были отношения: он таскал ее за волосы, бегал обнаженный, она кричала, а я прятал его ключи от машины день или два, пока он не прочухался.

И, конечно, с этого момента он меня возненавидел за то, что я его задержал там.

Нико: Я спорила с Джимом. Он спрашивал, пойду ли я гулять под стенами Замка. Я сказала: «Зачем?»- а он не смог ответить.

Эта прогулка не стала бы ни позитивным, ни деструктивным действием; она вообще ничего не меняла. Совершать настолько бессмысленные поступки, просто за компанию с ним? В этом не было ни духовности, ни зова плоти. Просто выпендреж бухого мужика.

Рони Катрон: Я искренне любил Джима Моррисона, но он был не тем человеком, с кем прикольно зависать в общественных местах. Я около года тусовался с ним каждый вечер, и Джим вел себя так: склонялся над стойкой, заказывал восемь «отверток», клал на стойку шесть колес туинала, выпивал две-три «отвертки», принимал два туинала, потом ему надо было сходить отлить, но он не мог покинуть оставшиеся пять «отверток», так что он вынимал из штанов пипиську и ссал на месте, тут появлялась какая-нибудь девка и принималась сосать его член, потом он приканчивал оставшиеся пять «отверток», а потом оставшиеся четыре туинала, потом он ссал прямо в штаны, а потом мы с Эриком Эмерсоном оттаскивали его домой.

Это был классический вечер Джима. А потом он сел на кислоту, и с ним сразу стало прикольно и здорово. Но большую часть времени он тупо жрал колеса.

Рэй Манзарек: Джим был шаманом.

Дэнни Филдз: Джим был циничным мудаком, грубым и омерзителным человеком. Я взял Моррисона к Максу, а он повел себя как говнюк, как хуй собачий. И стихи его сосали. Он опустил рок-н-ролл как литературу. Говенный студенческий лепет. Может, один-другой удачный образ.

Пэтти Смит была поэтессой. Думаю, она продвигала рок-н-ролл как явление литературы. Боб Дилан продвигал. Моррисон не был поэтом. Он делал херню, которая вызвала бы отвращение даже у малолетнего бопера. Это был неплохой рок-н-ролл для тринадцатилетних. Или одиннадцатилетних.

Как человек, я думаю, сила и магическая энергия Моррисона выходили далеко за пределы уровня его стихоплетства. Он был больше, чем это. Он был сексуальнее, чем его стихи – его выступления были более таинственные, более проблемные, более сложные, более харизматичные, чем его поэзия. Наверно, была причина тому, что такие женщины как Нико, или Глория Стейверс, редактор 16 журналов, плотно и надолго влюблялись в него, потому что вел он себя с женщинами как последняя скотина.

Но это явно были не его стихи. Точно тебе говорю, не его стихи. У него был большой член. Может, поэтому.

Джерард Маланга: Я шел по Восьмой Стрит, и услышал, как за моей спиной две девушки говорят: «Слушай, это не Джим ли Моррисон?» Ха-ха-ха. Я хотел сказать: «Нет, у меня язык похуже подвешен». Я почувствовал, что он меня затмевает, но мне было по фигу, честно.

Дэнни Филдз: Великие рок-звезды всегда остаются детьми. Как можно сохранить себя среди всего, что происходит? Для большинства рок-звезд, если по правде, жизнь приготовила только саморазрушение, людей, которые их используют, гибель всего, что им дорого, эксплуатацию и уничтожение.

Что получится, если ты растолстеешь, как Джим Моррисон? Ты перестанешь клево выглядеть в своем прикиде.

Джим Моррисон был на коне, когда впервые приехал сюда зимой 1966 года. Еще когда вышел его первый альбом, в 1967, он выглядел великолепно. Это был его лучший период. Через год он стал идолом молодежи, а потом начал набирать вес. Он был так устроен, что лишний вес скапливался в области щек, так что его глаза, которые и так никогда не украшали его, исчезли окончательно.

Потом он отрастил бороду, растолстел, запил и опустился.

Так что мое мнение таково: Подайте мне другого. Принесите мне голову этого на тарелке. И подайте следующего.

http://www.margenta.ru – off-социальный сайт Маргариты Пушкиной